Сара Кроссан - Одно целое [litres]

и поворачиваю его ладонь

к черному небу.

– Погадай, – говорит.

Я веду пальцем по диагонали

через всю его ладонь,

смотрю на него во все глаза

в лунном свете,

впитываю его

и нашу близость.

– Линия ума показывает, что ты человек

любопытный и творческий,

а линия сердца очень сильная.

– Понятно, – говорит Джон,

растопыривая пальцы

и подставляя мне всю ладонь.

Алкоголь пытается заставить меня

сказать то, чего говорить не стоит.

Я прикусываю язык

до крови.

Типпи вздрагивает и кутается в плед.

От неожиданности я подскакиваю на месте.

– Что? Забыла обо мне?

Типпи хохочет, а я

прячу глаза,

потому что

ДА,

я и впрямь

на секунду

о ней забыла.

Погадав друг другу по ладони,

напевшись, напившись,

накурившись, наотмечавшись,

мы замолкаем.

Тишину нарушает Ясмин:

– Мама подарила мне ВИЧ.

Она не знала. Просто родила,

а потом долго кормила грудью.

У меня не было шансов.

Я высосала из нее эту дрянь.

Все молчат.

Мне кажется, Ясмин и не ждет от нас слов.

В небе цвета шифера

вспыхивает упавшая звезда.

Я загадываю желание –

направляю все добро

Ясмин.

Типпи жмется ко мне, берет за руку:

мы обе прекрасно понимаем подругу.

Мы знаем, каково это –

носить с рождения проклятие,

о котором твоя мать

и не подозревала.

Родись мы в другом веке,

люди тыкали бы в нас пальцем

и спрашивали бы друг друга:

о чем только думала наша мать,

пока носила нас в утробе?

В те времена народ бы решил,

что она разглядывала картинки с чертями

и читала сатанинские книжки

во время беременности:

образы просочились

в ее утробу

и отпечатались

на наших хрупких телах.

В далеком прошлом

кто-нибудь непременно обвинил бы

в случившемся нашу мать.

Сегодня ученые знают,

что она тут ни при чем,

что наша странность

не просочилась в нас из маминой головы,

словно сточные воды в чистый ручей,

просто так уж сложилось при зачатии:

яйцеклетка не поделилась так,

как ей было положено.

Научный прогресс, безусловно, –

хорошая штука,

но я все думаю об анализах

и обследованиях,

которым подвергали нашу маму

после родов

с целью

выяснить, как это такое случилось,

и что можно сделать,

чтобы такие люди, как мы,

больше никогда

не появлялись

на свет.

Все болит и ноет,

в голове такая долбежка

от похмелья,

что даже чириканье птиц за окном

причиняет

невыносимые муки.

Но мы все равно

улыбаемся до ушей.

Мне кажется,

мы еще никогда

не были

так счастливы.

В коридоре висит облако пыли.

Папа стоит на стремянке

и шкурит какое-то пятнышко на стене.

– Привет, дочурки! – он говорит.

И: – Осторожнее с краской.

И: – Я решил сделать небольшой

косметический ремонт.

И: – Как вам?

– Отличная идея! –

вопит бабуля из комнаты.

Куски ободранных обоев

разбросаны по полу,

словно опавшие листья.

Мама две недели клеила эти обои,

потратила на них уйму денег.

А папа теперь все сдирает.

– Где мама? Она вообще в курсе? –

шепотом спрашиваю я

так тихо,

что даже пыль

в воздухе

не шелохнется.

– Вот будет ей сюрприз! – говорит папа,

насвистывая

и продолжая шкурить. –

Как ваша ночевка?

Я знаю, он ждет, что мы все обрадуемся,

ведь это Его Поступок,

и мне правда хочется его подбодрить.

Но.

Типпи покашливает, прикрывая рот.

– Надо было сперва спросить у мамы.

Папа перестает свистеть.

– Это сюрприз , – повторяет. –

Слыхали такое слово?

– Ага, – отвечает Типпи, –

вот только

я не люблю сюрпризы.

Я люблю, когда мне делают приятно.

Мы ложимся в кровать,

даже не переодевшись после ночи

на улице.

Я пытаюсь читать,

но слова

бегают по страничке,

не находя себе места,

поэтому я включаю аудиокнигу

и кладу голову

на плечо спящей сестры.

Бабуля идет на свидание

с дедом, которого повстречала в боулинге.

Я не знала, что бабуля играет в кегли.

Я не знала, что в боулинге можно

знакомиться.

И я не могу поверить,

что человеку

с морщинистым лицом,

похожим на спелое авокадо,

больше везет в любви,

чем мне.