Энн Пэтчетт - Прощальный фокус [litres]

– О чем ты?

– О том, как все получилось с моей матерью, с Берти и с мальчиками. – Он улыбается, чуть наклоняя голову, слегка насупив брови. Так улыбается он всегда, когда их объединяет что-то тайное, понятное лишь им двоим. – И с Китти.

– Что?

– Парсифаль, – окликает из дверей Фан.

Парсифаль поднимает на него глаза:

– Ну перестань же! Она знает. Я знаю, ты знаешь, она знает. У нас не так много времени.

– Почему у нас не так много времени? – спрашивает Сабина, чувствуя легкую тревогу. – И что с Китти?

Фан качает головой, а Парсифаль снова обнимает ее.

– С Китти все замечательно. О ней не волнуйся. А потом, ты же здесь не из-за нее.

Никогда еще перед выступлением у них не было столько цветов. Она чувствует себя как в диковинном саду, где растения тянутся не из земли, а из гримировальных столиков.

– Так из-за чего тогда я здесь? – спрашивает Сабина. Впрочем, повод ей и не нужен. Они так долго не виделись. А чтобы побыть с Пасифалем, она готова очутиться где угодно.

Но теперь чем-то встревожен Парсифаль. Он глядит на Фана, а тот бросает взгляд на часы.

– Время позднее, – говорит Фан. – Нам пора готовиться. – Фан приоткрывает дверь и смотрит в вестибюль. – Сумасшедший дом, – говорит он, оглядывая публику. – Если вы вскоре не начнете, они здесь камня на камне не оставят. – Поднявшись на цыпочки и вытянув шею, он высматривает что-то, а потом, резко обернувшись, бросает: – О господи, Парсифаль! Джонни Карсон здесь!

– Не может быть! – Парсифаль бросается к двери.

– Нет, выйти тебе сейчас нельзя. – Фан загораживает ему путь. – Заглотнут. На части разорвут. С Карсоном потом, после представления, встретишься.

Парсифаль кладет руки Фану на плечи. В первую секунду Сабина не понимает толком, что он собирается сделать – обнять Фана или оттолкнуть.

Наклонившись к Фану, Парсифаль целует его.

– Мне страшно, – шепчет он.

– Ты сотни раз это репетировал. Это чудесный фокус. Ты все чудесно сделаешь.

Фан застегивает верхнюю пуговицу на рубашке Парсифаля, начинает завязывать ему галстук.

– Объясните мне наконец, что происходит, – говорит Сабина. – Вы меня с ума сведете.

Парсифаль поворачивается к ней. Фан все еще возится с галстуком.

– Это новый номер. Думаю, можно это так назвать. Я собираюсь показать его сегодня. Он замечательный, Сабина, великолепный. И я хочу, чтобы ты мне ассистировала.

– Но я же не знаю этого номера, – говорит Сабина.

Фан глядит на часы.

– Тут и знать нечего, – говорит Парсифаль. – Выглядишь ты потрясающе. Мы с тобой команда. Ты все сделаешь прекрасно. Следуй моим указаниям, вот и все.

И он берет с гримировального столика и сует ей в руки золотисто-черный тюбик губной помады.

– Но должна же я знать суть фокуса, – говорит Сабина, крася губы алым.

В заднюю дверь без стука залетает молодой человек в очках с металлической оправой и с наушниками на голове. Он бешено таращит глаза.

– Туда, немедленно! – говорит он, указывая на дверь. – Простите, но больше тянуть нельзя!

– Идите, идите, – говорит Фан, поспешно целуя их обоих. – А мне еще на место сесть надо. – И он уходит.

Парсифаль надевает смокинг и, вынув из кармана платок, вытирает пот со лба.

– Нам пора, – произносит он.

Он не обращает эти слова к Сабине, он шепчет их в пространство. Он берет ее за руку и ведет через задний коридор к кулисам. Они стоят там рядом в темноте, как стояли уже тысячи раз. Больше Сабина ни о чем не спрашивает. Слишком поздно. Обсуждать что-либо перед выходом на сцену – невозможно. Но Парсифаль поворачивается и обхватывает ладонями ее лицо. Он целует ее и говорит: «Запомни это, хорошо? Ты будешь в восторге».

Сабине еще никогда не случалось выходить на сцену без предварительных репетиций, не изучив фокус вдоль и поперек после месяцев тщательных тренировок. Ей вспомнился тот вечер в «Волшебной шляпе», когда он впервые вызвал ее, официантку, разносившую коктейли «Манхэттен», на сцену, выудил из глубины зала. Тогда она пошла за ним, слушалась его, как слушаются партнера в танце. Теперь же в «Волшебном замке» в непроглядной темноте Парсифаль берет ее руку. Они переплетают руки, тесно прижимаются друг к другу, как всегда делали перед выходом, желая друг другу удачи. Он ведет ее на сцену.

Стоит Парсифалю и Сабине лишь ступить на полированные доски сцены, как на них обрушивается мощный поток света. Разглядеть можно только друг друга, а о количестве публики Сабине говорит только рев зала – он громче, чем даже в Лас-Вегасе, хоть это и невозможно, потому что ни один зал в «Замке» не вместит столько публики, как «Сэндс». Публика вопит, выкрикивая его имя. Люди бьют в ладоши, топают ногами, шум стоит такой, словно разваливается в воздухе самолет.