Роман Солнцев - Восторженный беглец

Костя катался наверху от хохота, мне показалось— он вдруг начал испытывать нетерпение, ему захотелось скорее домой, может быть, он понял, что истосковался по работе, по своим, по интеллигентному миру… Я сбегал "а какой-то станции в магазин, опередил всех, успел взять пива и застал Костю и Люсю целующимися.

Мы до самой ночи смешили нашего дорогого человека, рассказывая байки, анекдоты, ои хохотал и просил еще.

Потом все уснули.

А когда я пол утро проснулся — Кости на полке не было. Не было его чемодана. Не было и дрянной меховой куртки, подвешенной на крючке в изголовье. "Да ну. ерунда, — пробормотал я про себя. — В туалет пошел!" Но и уже точно знал — он сбежал.

Я не стал будить Люсю — провалялся, закрыв глаза, пока не рассвело. Мы уже подъезжали к Тайшету.

Люся проснулась, посмотрела на меня, наверх — на пустую полку (он специально попросился вчера на верхнюю — во избежание искушений, как объяснил он с ухмылкой) и, перевернувшись лицом в подушку, тихо заплакала.

Я сидел в лаборатории, уныло глядя на замершие стрелочки приборов. Внутри печей, в фарфоровых трубках, в запаянных кварцевых ампулах, как жемчуга в раковинах, медленно вызревали наши искусственные драгоценности, которым грош цена, когда не хочется жить. Ну как я мог этому быдлу, беловолосому мальчишке; сказать: беру свои слова обратно?.. Ну кто он такой? Ну, ударил бы. Изрезали бы зеркалами. Одна надежда, что эти люди забудут мое малодушие. Они и имени моего не знают. Одна надежда.

Я привычно записывал цифры и думал, как же мне объяснить директору, с чем мы вернулись.

Люся всю дорогу до дому плакалась:

— Сбежал!., как от немилой! От чужой!., будто я скандальная баба, будто за ухо его домой тащу!.. Да провались ты в любую дыру, дурак бородатый! Метла с глазами! Мочалка собачья!.. Перед дочкой стыдно! Перед общественностью!..

— А мы не скажем, — пытался я успокоить ее, во она почти не слушала, резким голосом, похожим на голос репродуктора милицейской машины (со срезанными низкими частотами), кричала:

— Все равно узнают! На этом свете нет тайн! Сам же говоришь — все сверху сфотографировано насквозь! Иу нас, и у них!

— Ну. американцам, допустим, наши личные дела до фени!..

— Среди ночи сбежал, как вор!.. А еще расспрашивал о новостях, смеялся… а сам уже знал, что сбежит… Нет, Витька, он очень плохой человек! Он стал лживым! Он… О, почему я не отобрала паспорт! Почему не сунула всю его куртку под подушку!

— По-моему, он и без документов…

— Нет-нет! В нашей стране человек без документов ноль!

"Может быть, здесь все-таки замешана женщина, — думал я, глядя из вагона на пустынные весенние поля со сверкающими узкими и очень длинными зеркалами воды. — Он не стал вдаваться в подробности, чтобы Люсе не было мучительно больно… тьфу!.. — ругался я, — "мучительно больно"… штампы школьных сочинений так и лезут… Взял и сиганул! А ей наверняка напишет, если он не скот. Даже скорее всего — на столе уже лежит телеграмма. Иперевод.

— Плевать мне на его деньги, — продолжала Люся уже в автобусе, когда мы ехали с вокзала вверх, на гору, по деревне Покровке в Академгородок — мимо страшных ям и подъемных кранов с флажочками, напоминающими тот красный флажочек на двери сарая, где Костя сидел с "химиками", — я сама заработаю! Я как лошадь, все вытяну! Дочку одену и накормлю! Изамуж выдам! Что, мне больше других надо? Я. может, тоже мечтала на вулканы Камчатки… всякую пемзу пособирать, стоя на трясущейся земле! Я. может, тоже смелая и романтику люблю!.. — Она заученно улыбалась каким-то людям в автобусе — на всякий случай, это могли быть знакомые, ее как общественную деятельницу знали. Ишептала мне, уже таща под руку от остановки к нашим домам, под порхающим снегом — а здесь снова шел снег и снова исчезал в черных водах, как месяц назад… — Может, я тоже, тоже!.. Гад!.. Да! — вдруг заговорила она о другом, энергично тряся головой. — Вы, мужчины, эгоисты! Иты эгоист! Захотелось вам глухари послушать или смолу сосновую пальцем потрогать, вы готовы все продать, купить билет и поехать, пустив по миру детей и родителей… Это еще аукнется нашему обществу — это ваше бичевство! — впервые стала пророчествовать Люся. Она, правда, пророчествовала и раньше, но оптимистически. А сейчас в ее речи звучал явный пессимизм. — .Мы еще задумаемся, откуда корни! Иеще вспомним те годы, когда дети уважали старших, а разводиться было грех…