Роман Солнцев - Восторженный беглец

— Ты… не хочешь домой? — как бы удивился я.

— Я же посылал деньги!.. И нарочно не отвечал, нарочно! Неужели не понятно, что мне тут лучше?!

— Иванов! — вдруг закричал я. — Не сходи с ума! Ты — талантливый ученый! А сделался бичом! Что же будет, если все побегут?! Надоело, видите ли, преподавать — побежал! Надоело лечить людей — побежал! Изображаешь тут хиппаря, да еще борца со значком мастера спорта! Или все это от самомнения?! Вот, мол, обо мне сейчас дома судачат! А я еще один розыгрыш замахорю! Будто я погиб, а на мое имя идет пенсия! За особый подвиг! Погиб, например, разведчиком в какой-нибудь капстране!

— Кстати, идея. — Недобро сверкнул глазами Костя. Нет, все-таки он изменился. Он с хрустом затянул ремень. И ремень-то какой — на пряжке орел, в клюве бутылку держит…

— Старик. — я стал говорить мягче. — Костя! Тебя все любят. Даже моя жена — вот, говорит, мужчина! Как хату отремонтировал! Кстати, ушла от меня. Если хочешь знать — из-за тебя. Не выдержал я сравнения с тобой, Иванов!

— Танька ушла?!

— Да. Год назад развелись, — мстительно пояснил я. — Ну. сразу же. как ты… Ничего?!

— Н-да, — кажется, смутился Иванов. Не потерял еще совесть, подумал я с просыпающейся радостью. В тамбур снова выглянула Люся, но я махнул ей рукой, чтобы исчезла, н продолжал один на один под бешеный скок колес.

— Дело не во мне! Ты начал докторскую… тебе что, тема не нравится? Ну. возьмись за другую.

— Нет, — тихо сказал Костя.

— Что — нет?

— Мне вообще не нравится эта работа.

— Как не нравится?! — поразился я. — Ты кандидат наук! Через два-три года станешь доктором. О тебе рассказывали на научной конференции в Новосибирске. Тебя, может быть, на симпозиум пошлют, во Францию. Если возьмешься за ум…

Костя молчал. Он сунул руки в карманы и поигрывал пальцами, как давеча Фефел. Я усилил наступление.

— Опять же подумай — дочка растет одна. А вдруг свяжется с кем-нибудь?

— Ну и что? — пробормотал Костя.

— Как — ну и что?! Свяжется… родит… мало ли!

— Конечно. Тебе легче. Твой сын, даже если свяжется, не родит! — Да, Костя изменился. Стал злым. И сам научился острить. А раньше стеснительно молчал и грыз ногти, — Если с ней что-то случится, значит, такой я ее воспитал. Незачем сторожить. Она саморегулирующаяся система.

— Что?! — Так дико было услышать это от бородатого черного человека в ободранной, пахнущей мазутом куртке (оказалось, у него нет пальто — проиграл в карты! Подумать — проиграл в карты! Это он мне признался. А в чемодане— только сорочки и книги). — Ты не смейся — Что о ней будут говорить люди! А о твоей жене! Бросил! Дело же не в деньгах! Нужен человек!

— А она меня хвалила… как раз за злотые.

— Ну, было — теперь уже раскаивается.

— Ого?!

Люся снова замаячила в тамбуре, кашляя в синем табачном дыме, насильно улыбнулась милому и ушла. Она все, кажется, не верила, что муж, драгоценный, любимый, нашелся. Что он здесь, рядом, тут.

— Здорово! — как бы удивился Костя.

— А вот моя с ума сошла… говорит, почему не делаешь из рубина перстней, как. вин. в Латвии зарабатывают все интеллигентные люди! А чтобы ты уверенней чувствовал себя… директор тебе дает повышение. Там произошла…

— Я читал. Ложь. Вы специально, — отчеканил Костя, и с такой убежденностью он это сказал, что я не решился переубеждать. — Понимаю, нам обидно — Иванов где-то мотается, живет интересной жизнью… а вы прозябаете…

— Неправда! — Я, наверно, покраснел. Он ударил по самому больному. — Если я еще завидовал тебе издали, то вот посмотрел сейчас на эту гнусную компанию. на то. как ты перед ними вроде клоуна на ковре… Нет уж. плевал я на такую свободу! Государство затратило на наше обучение деньги, мы должны делать то. что должны делать.

Костя молчал. Говорил я. конечно, плохо, как нарочно, чужими словами. Иванов тоскливо глядел мимо меня туда, где в вечереющем сумраке проносились, подпрыгивая, леса. Не зная, что еще сказать, я судорожно кивнул, как милиционер, в сторону нашего купе — мол, пошли. И мы пошли.

Люся ожидала нас, сжимая почему-то пустой стакан. Минут двадцать мы молчали, Люся, включив улыбку, смотрела то на меня, то на мужа. На разъезде поезд остановился. Когда он снова тронулся, в купе вошел новый пассажир. Ему досталась верхняя полка, но он не спешил ее занимать. Был он седой, коротко стриженный, плотный, с шишечкой на щеке, в кителе и синих брюках, с плоским портфельчиком — явно бывший военный на пенсии. Он указал кривым пальцем на нижнюю полку: