Елена Долгопят - Чужая жизнь

Верка приземлилась и увидела маленькую фигурку, низенькую, хлипкую. Вихрастый Колька стоял у брусьев. Руки заняты: в одной короб и в другой короб. Две белых громадины перевязаны лентами. Верка спрыгнула и поклонилась, Колька растерялся и поклонился в ответ. Маленький, худенький, конопатый. Верка рассмеялась. Зубы у нее белые, ровные, глаза щурятся, когда смеется. И Колька заулыбался в ответ большим ртом.

– Давно наблюдаешь?

– Нет, это я шел.

– Далеко?

– Домой.

– О, Колька, ты дома не ночевал? Поздравляю.

– Нет. Спасибо. Нет. Я ночевал. Но ты меня поздравь, у меня день рождения, я к тетке за тортами ходил.

И приподнял белые короба.

– Она печет, и надо пораньше, в Москву везет, рано, на заказ, в Москву большой заказ, они дорогущие, ты таких не ела, ты приходи, я сегодня в семь. Я всех позвал, там все наши будут, человек двадцать точно, все придут.

– На двадцать не хватит.

– Они громады. Плюс от «Палыча».

– От «Палыча» неинтересно, от «Палыча» – минус.

– Приходи, Верочка.

– Зовешь ты меня, Колька, как-то странно, случайно, добрые люди загодя приглашают, а ты – вдруг, на ходу. Мне обидно.

Говорит Верка, что обидно, а сама глаза щурит, смеется, а в глазах зеленый кошачий огонь.

– Да я о тебе всё время думал, только о тебе и думал! Я даже ходил к дому твоему, постоял и ушел. Страшно.

– Так ты меня боишься?

– Ты надо мной смеешься.

– Ну, Колька, тогда тем более, не надо меня звать. Чего ж я тебя пугать буду? Ты там веселись. Танцуй.

Колька молчит, не умеет ответить. Верка уходит. Сейчас скроется в серой мгле.

– Вера, – зовет Колька, – там Димон будет.

Верка оглядывается.

– Вчера из Питера приехал.

Уходит Верка. Кричит из мглы:

– С днем рождения, Колька!

Хороший будет день. Жаркий, сухой. Дымный.

Адом пахнет – так Веркина мать говорит. Она смеяться не умеет, она от жизни устала. Лет ей немного за сорок, а кажется, что шестой десяток разменяла. И волосы никак не седые, темно-русые, гладкие, и лицо гладкое, а всё же ясно, уже давно человек на свете. Живет и тускнеет, убывает.

В доме их горел свет, и Верка удивилась, что так рано. Постояла у штакетника, наблюдая за окном. Сорвала со смородины листик, прожевала.

Ладно, чего стоять. В дом.

Они уж позавтракали, со стола не прибрали. И Верке вдруг понравилось, что на столе крошки, а на доске ломоть хлеба и нож, и пахнет кашей и кофе с молоком.

Мать только и буркнула:

– Явилась.

Много она не говорила, устала уже говорить бесполезные слова, всё только по делу.

Она вплетала бант Сонечке в косу.

Верка уселась за стол, намазала ломоть подтаявшим маслом. Мать на нее поглядела сердито. Сонечка стояла тихо, терпеливо, в голубом воздушном платье, косилась на свое отражение в приоткрытой зеркальной дверце шкафа. В зазеркалье было сумрачно, пахло оттуда лавандой, еще не наставшей осенью, а в комнате пахло га рью.

– Полей помидоры, полей огурцы, яблони. Картошку. Каша в кастрюле. Прибери посуду. Телефон не отключай.

– Ладно, ладно, конечно. Далеко вы?

– Только себя помнишь.

– Мы в театр идем, – сказала Сонечка.

– Да, точно.

– А после зайдем к Галине, – сказала мать, – у нее заночуем.

– Да я вспомнила, да.

– Не кури, гляди, спалишь дом, побираться пойдем.

Мать оставила Сонечку, выудила из зазеркалья жемчужно-серое, длинное.

Она одевалась, пудрилась бледной пудрой, надевала прозрачные, как ее глаза, серьги. Преображалась. Не моложе становилась, но другой, непривычной. Чужестранной. Прыснула из граненого флакона.

– И мне! – Сонька.

– Глаза зажмурь.

Зажмурила.

– Да всё уж, – сказала Верка, – открывай. Подойди, я тебе пояс поправлю. Вот так. Пахнешь вкусно, как бы там Серый Волк вместо Красной Шапочки на тебя не позарился.

– Зачем ты ее пугаешь?

– А я не боюсь!

– Сонька – новое поколение, ничего не боится.

– Разве что платье помять.

– О, Сонька, правда, что ли? А как же ты в автобусе поедешь?

– Я стоять буду.

– А в электричке? Целый же час!

– Буду.

– И в метро?

– Буду.

– А в театре? Там стоять не разрешат. Там спектакль не начнут, пока ты не сядешь. Зрители на тебя кричать станут.

Сонечка молчала. Покраснела, готовилась уже плакать.

– Она аккуратно сядет. Я помогу, ничего не помнется. И никто на тебя кричать не станет, не слушай ее, детка, пойдем, а то к автобусу не успеем. Воду еще надо взять на станции.

С порога Сонечка обернулась и показала Верке язык, а Верка ей показала кулак, маленький и крепкий.