Дитер Нолль - Киппенберг

— А я что говорил, — отозвался я, — ничего, завтра мы продолжим наш разговор.

Со словами «можете на меня положиться» Юнгман вышел.

Его слова еще долго звучали у меня в голове. Если на человека можно положиться, это значит, что ему доверяют. Люди всегда мне доверяли. А был ли я достоин их доверия? Я постарался отодвинуть этот вопрос подальше. Если я и сейчас не знаю, чего я достоин и на что способен, значит, мое дело проиграно.

В кафе «Линденкорсо» уже сидел Босков за своим пльзенским. Папст еще не явился, впрочем, была только четверть восьмого. Возбужденное состояние, с каким я занял место подле Боскова, объяснялось, скорей всего, еще не выветрившейся злостью, которая охватила меня из-за совершенного пустяка: полицейский не позволил поставить машину перед «Линден-отелем». Вместо того чтобы сослаться на проживающего в отеле Папста, я полюбопытствовал, неужели у него нет других дел, кроме как торчать с блокнотом перед входом в отель, а уж после этого вопроса не помогла и ссылка на Папста. Пришлось опять садиться за руль. Дважды чуть что не шагом я объехал вокруг университета, за это время полицейский исчез, и я поставил машину на то место, куда хотел с самого начала.

В кафе я приехал из дому, где переоделся и еще раз позвонил в Эрфурт. Уже во время разговора с Эрфуртом я более бурно, чем это было в моих привычках, возмущался по поводу плохой связи, из-за которой весь разговор превратился в истошный крик. Вообще я был чересчур раздражителен в этот вечер потому, быть может, что слишком многое поставил на карту, но я сумел взять себя в руки.

Жизнерадостный Босков показался мне сейчас каким-то изменившимся, я бы даже сказал, подавленным.

— У вас что, одна из кошек заболела? — спросил я. — Почему вы делаете такое лицо?

— Какие там кошки, — отозвался Босков, — глупости все это. И лица я никакого не делаю. Просто у меня не идет из головы мысль о том, как все это дьявольски трудно.

— В конце концов, дядюшка Папст далеко не дурак.

— Да нет, я думаю о товарище Ванге, — объяснил Босков. — Он и в самом деле приходил прощаться, и его самолет вылетает сегодня ночью.

Я покачал головой.

— Он ведь нигде не сможет использовать незаконченную диссертацию.

— Да, и это тоже. Но главное — скрытые причины. Товарищ Ванг тоже, разумеется, не все понимает. Я просто восхищен им, он прекрасно держится, только как же ему быть, надо делать вид, будто все в порядке, но я-то его знаю, передо мной-то он никогда не таился, меня-то он не обманет. — Босков допил свое пиво. — Его отзывает партия, а тут разговоров быть не должно — складывай вещички и поезжай.

— Вы понимаете, что сейчас происходит в Китае?

— Вы про культурную революцию? — ответил вопросом Босков. — Я всячески стараюсь разобраться в происходящем, я могу понять, что они желают отделаться от всей той дряни, которую оставило у них колониальное господство, но отвергать Бетховена? Так же нельзя. Уж не предлог ли вся эта культурная революция? По скудости информации нам трудно судить. Подождем, авось дальше будет яснее. Но порой меня охватывает страх.

Его последние слова услышал доктор Папст, внезапно возникнув перед нашим столиком. Босков, охваченный страхом, — это потрясло Папста. Он хотел поздороваться с нами, но замолк на полуслове, тощий такой и щуплый, и поглядел на нас, сидящих, сверху вниз.

— Страх тут ни при чем, — сказал я, поднимаясь с места.

Босков же, продолжая сидеть, пояснил:

— Мы тут малость потолковали о политике.

Папст подсел к нам. Выразительность его мимики была поистине удивительна. Едва я доложил о своем разговоре с Эрфуртом, лицо его — лицо рано состарившегося мужчины — тотчас разгладилось и из глаз исчезла тревога. Я говорил серьезно, размеренно, с оптимистическими интонациями. Пациентке сообщили о моем звонке, следовательно, я мог передать Папсту ответный привет от жены. Поток благодарностей я остановил профессиональным сообщением о том, что мы явно имеем дело с не особенно тяжелой черепно-мозговой травмой и что опасности для жизни нет наверняка. Кстати сказать, Босков тоже с видимым облегчением выслушал мой бюллетень, а облегчение, как мне кажется, тотчас преобразовалось в хороший аппетит, потому что, когда к нашему столику подошел официант, Босков долго колебался между свиной и телячьей ножкой, прежде чем принять окончательное решение и заказать жареную телятину со сложным гарниром.

— Для этого господина как можно больше гарнира, — сказал я выразительно.