Дитер Нолль - Киппенберг

Киппенберг изумлен:

— Вы полагаете, он без дощечки этого не знает?

— «Официальному уполномоченному» уже трудно до этого докопаться, — отвечает она, — об этом надо думать заблаговременно, покуда человек еще способен меняться.

Киппенберг:

— А разве человек не может меняться всю жизнь?

Вокруг рта у нее ложится жесткая складка, она пожимает плечами и вместо ответа спрашивает:

— Тогда почему же встречаются люди, которые к сорока годам уже безнадежно завершены?

Не только двойной смысл ее слов заставляет Киппенберга призадуматься. Лицо девушки сохраняет все то же суровое выражение, и когда она видит колючую проволоку, протянутую между соснами по границе чьего-то участка, а на берегу — бесчисленные, едва заметные тропинки, которые перегорожены калиткой и снабжены надписью: «Частное владение! Проход запрещен! Причаливать запрещено! Купаться запрещено!»

Лишь оказавшись в домике на берегу озера и обхватив руками чашку с горячим чаем, Ева немного расслабляется. И начинается разговор без конца. С наступлением сумерек они отправляются в обратный путь. Киппенберг запирает дверь, и Ева с любопытством наблюдает, как он прячет ключ в розовых кустах.

Киппенберг ведет машину очень осторожно, дорога обледенела и поблескивает в свете фар. Ужинают они в приозерном ресторанчике «Новая мельница». За разговорами исчезает чувство времени. И снова в путь. Квартал загородных вилл в Нидершёнхаузене. Машина останавливается, Ева вылезает, за ней — Киппенберг. Он достает из багажника тяжелую сумку с книгами, но не проявляет ни малейшего желания проводить Еву до дверей. Ева подает ему руку. Он говорит:

— Вы знаете, как меня найти. Так что держите меня в курсе.

Именно это она и делала весь день.

Разгадка того воздействия, которое оказывает эта девушка на Киппенберга, не может заключаться в простой смене картин, ибо сами по себе они вполне заурядны. Скорей уж, в бесконечных разговорах. В словах, которыми обменялись два человека, в действии, ими вызванном. Так вот, слова Киппенберга вызвали действие, обратное тому, на которое он рассчитывал.

А ее слова?

Киппенберг больше не заблуждается: ее слова послужили для него вызовом с самого начала, когда они еще вовсе не ему были адресованы, в кафе-молочной, в пятницу вечером. Вчера все, что она говорила, ошеломляло его либо наводило на размышления, порой заставляло взрываться, порой против воли потрясало, но каждое, буквально каждое слово, воспринятое им с одобрительным выражением на лице либо без всякого выражения, попадало в цель и поражало его куда точнее, чем он поначалу готов был признать. Новые интонации, никогда доселе не слышанные, новые мысли, доселе отгоняемые тотчас по возникновении — а ну, стоп, без паники, нам только эмоций не хватало! — а теперь их не отогнать с прежней легкостью, ибо чего же еще искать Киппенбергу за рамками привычной жизни, если бы не возникло в нем вдруг желание прислушаться к непонятному, чтобы понять, и пусть оно, это непонятное, явится в бунтарском обличье, пусть прячется за циничными интонациями, строптивостью, иронией, наивностью, страстью — всем, что перемешалось в речах Евы. Те, кто не идет в общем ряду, откровенно высказывают свои мысли, какими бы безумными эти мысли ни казались.

После прогулки, в домике у озера, вместе с доверительностью наступает минута, когда Киппенберг должен прямо спросить Еву, чего она от него хочет.

Ответ, на обдумывание которого уходит несколько секунд, звучит расплывчато и неопределенно. Может, она просто хочет знать, что он на ее стороне? Почему именно он? Этот вопрос имеет долгую предысторию. Что за предыстория? В ответ она только мотает головой. Случайная встреча в пятницу навела ее на мысль заручиться поддержкой Киппенберга. Она вовсе не ощущает себя такой сильной, как, вероятно, подумал Киппенберг; разговор, невольно подслушанный им в кафе, мог произвести на него ложное впечатление. Во всяком случае, она готова признать, что между ней и ее отцом существуют разногласия, и даже более того: серьезное столкновение представляется ей неизбежным. И она боится этого столкновения. И поэтому позвонила Киппенбергу. Опираясь внутренне на его авторитет, она ощутила бы в себе достаточно сил, чтобы при нужде открыто выступить против отца. Она должна порвать с отцом и тем самым — со своим происхождением. Да, это неизбежно! В душе уже независимая и отрекшаяся от отца, но внешне покорная и послушная — этому надо положить конец.