Дитер Нолль - Киппенберг

Я поехал в институт. Наши рентгеногониометры работали по сорок, по семьдесят, иногда и по восемьдесят часов без перерыва, отделенные от мира толстыми бетонными стенами, такие же стены были и в лаборатории изотопов, они надежно защищали от жесткого излучения расположенный над подвалом цокольный этаж с ЭВМ. В подвале за массивной стальной дверью с надписью «Осторожно! Радиоактивность! Посторонним вход воспрещен!» я застал Трешке, нашего умельца, шестидесятипятилетнего Трешке, гордого своей незаменимостью. Специалист по тонкой механике, превосходно разбирающийся в оптике и электротехнике, квалифицированный сварщик, но не менее квалифицированный токарь и фрезеровщик, он с легкой руки Шнайдера прозывался «привилегированный пролетарий Боскова» либо «ведущая сила», хотя в партгруппе, состоящей из научных работников, ему нелегко было играть роль ведущего. На шнайдеровские прозвища Трешке не обращал ни малейшего внимания, но Босков, который, видит бог, не был обделен юмором, ужасно злился на Шнайдера, оправдывая свою злость тем несколько абстрактным утверждением, что у Трешке больше чувства реальности в одном пальце, чем у Шнайдера во всей руке.

— Хорошо, что вы пришли, — сказал я. — Но, право же, нет острой необходимости, чтобы вы работали еще и по воскресеньям.

— А кто работает, я, что ли? — ответил Трешке вопросом.

Он сидел на табуретке в синем халате и созерцал испорченный прибор. Как всегда, чуть охрипшим голосом он сообщил, что неполадки устранены, хотя аппарат еще не раз будет взбрыкивать, да и с самого начала был капризный.

— Ну тогда демонтировать и отправить на завод-изготовитель.

— А планы доктора Харры?

— Как-нибудь утрясем. — Я в раздумье поглядел на маленького, тщедушного человечка с непомерно большой головой. Потом осторожно спросил: — А вообще, что слышно нового в институте? — Этот вопрос я задавал ему два-три раза в году, как бы по наитию, и он уже стал традицией.

Трешке был молчалив, я бы даже сказал, замкнут. На мой вопрос он либо отвечал сердитым ворчанием, что ему, мол, никто ничего не говорит, либо позволял себе легкий намек о чем-то, чего пока никто не знал, о чем пока умалчивали институтские сплетни и что тем не менее было очень важно для меня; правда, формулировки у него бывали порой не совсем четки и даже загадочны, как предсказания дельфийского оракула.

Сегодня он отвечал на мой вопрос так:

— Ну чему уж тут быть новому? Разве что несколько молодых химиков из хадриановской лаборатории вчера после работы пили вино в нашей столовой.

— Наверно, отмечали день рождения?

— Может, отмечали, — сказал Трешке. — А может, и не отмечали. Во всяком случае, третью бутылку они выпили за то, чтобы сонному царству в старом здании скорей пришел конец.

Я подумал про конференцию работников высшей школы. Мне вспомнились слова Боскова о том, что в преподавании, как и в характере исследований, многое должно измениться. Но я взял неверный след. Трешке поглядел на меня своими бесцветными глазами, и на его морщинистом лице появилось какое-то непривычное выражение.

— Известие, что вы ждете гостей из Тюрингии, пробежало по институту как степной пожар, — вот что сказал Трешке и не добавил больше ни слова.

Я на секунду задумался, но не пришел ни к какому выводу. Спрашивать дальше не имело смысла. Если и существовала какая-то связь, я ее не обнаружил и, поднимаясь по лестнице, уже забыл начисто все слова Трешке.

В вычислительном центре в операторской, где между столами приютилась маленькая раскладушка, я увидел Мерка, Харру и Лемана. Они работали, чтобы освободить машину для тюрингцев, но при этом даже не вызвали девушку-оператора, потому что ей пришлось бы платить сверхурочные плюс воскресную надбавку, к тому же Леман предпочитал все делать собственноручно. На начало недели время заказывали также Босков и Шнайдер. Шнайдера нигде не было видно.

— Мы его выставили, — объяснил Леман. — Он все причитал, что, мол, воскресенье — день отдыха и что социализм разрушит его семью и тому подобное. Врет он все, просто он ошибочно запрограммирован, после обеда он заявится и снова пойдет заливать.

Далее Леман сообщил, что, по всей вероятности, которая у него граничит с уверенностью, завтра с утра машина поступит в распоряжение его святейшества.

— А что вам еще осталось сделать? — спросил я.

— У Робби сейчас задача, как у молочницы, — воскликнул Мерк. — Он сортирует — любая молочница справилась бы с этим!