Дитер Нолль - Киппенберг

Так — это значит, как живет, к примеру, доктор Иоахим Киппенберг.

Но, человек рассудка, Киппенберг стряхивает эти слова, уверенный в себе, слегка задетый, но отнюдь не обескураженный, стоящий над подобными словами и подобными разговорами. Правда, сомнения в том, правильно ли он прожил свою жизнь, еще не утихли, но он не станет залезать в эту одежку, сшитое по мерке существование больше ему подобает. В жизни ученого по имени Киппенберг нет места для иррационального, для обмана и показухи.

— Бунтарские речи? — говорит он в трубку. — Вот не сказал бы. Уж скорей романтика.

Да, да, это принято называть романтикой. Все понятия смешаны, ни одно не продумано до конца, особенно, к примеру, ее последние слова вчера вечером: «Сегодня мне ясно, что школа помогла нам открыть часть мира. Но никто не обмолвился, что существует целый мир чувств».

Киппенберг улыбается. Она еще очень молода, но дело не только в молодости, потому что, сколько он себя помнит, у него никогда не возникало потребности в мире чувств. Впрочем, знакомство с такой оригиналкой может оказаться любопытным, а в том, что это оригиналка, у Киппенберга нет ни малейших сомнений. Вопрос, почему он так часто не может понять Шарлотту, задевает его лишь мельком и исчезает неосознанным, оставив лишь непривычное желание узнать как можно больше про эту оригиналку.

Те двое, что сидят от него по правую руку, тем временем перессорились. «Ну и катись», — говорит девушка громко и сердито. Молодой человек кладет на стойку две марки, сползает с табурета и уходит. Девушка хочет, не вставая с места, надеть свою куртку, яростно запихивает в рукав левый кулак, при этом толкает Киппенберга и испуганно оборачивается.

Ее лицо близко — крупным планом. Серые глаза. Выразительная мимика, не могущая скрыть внутреннее возбуждение. Темные густые брови при светлых волосах. Никакой косметики. Твердый взгляд. Она начинает: «Ой, изви…», — не договаривает и в упор глядит на Киппенберга. «Пожалуйста, пожалуйста», — говорит Киппенберг, с удивлением отмечая напряженное внимание на ее лице, не отталкивающее, скорее выжидательное.

— Значит, аттестат, — говорит он.

— С производственной специальностью, — говорит она.

— Тогда не удивительно, что для чувств не остается места, — говорит Киппенберг со всей доступной ему бережностью.

Она прикусывает нижнюю губу, не вставая, поворачивается на своем табурете и сидит теперь лицом к лицу с Киппенбергом, лоб нахмурен, брови сдвинуты.

— Мы живем в рационалистический век, — продолжает Киппенберг. — Быстрое продвижение выпускников средних школ, другими словами, плановая подготовка специалистов с высшим образованием, во-первых, является экономической необходимостью, а во-вторых… — Он вовремя успевает затормозить и не произнести вслух слово «достижение».

— А во-вторых? — спрашивает она.

— Мы, во всяком случае, очень торопились попасть в университет, — отвечает он и нагибается, чтобы поднять ее куртку, которая окончательно съехала на пол.

— Спасибо, — говорит она. — Но рабоче-крестьянские факультеты сороковых годов и берлинскую среднюю школу сегодня нельзя даже ставить рядом.

— Может, мы и были сектантами, но обязанность учиться мы действительно принимали всерьез, как задание своего класса.

— А для меня это задание папеньки. — В голосе ее звучит неприязнь почти Отталкивающая, и от уголков рта бегут жесткие складки. — Вот почему я и не собираюсь его выполнять. Это сулит кучу всяких неприятностей, хотя в мои девятнадцать мне не грозят побои, как, например, моей подружке в четырнадцать.

— Господи, какой бред! — ужасается Киппенберг. — Вы, наверно, шутите?!

— Когда ей после неполной средней школы не удалось поступить в среднюю, — продолжает девушка с виду невозмутимо, хотя за невозмутимым тоном Киппенберг угадывает сильнейшее душевное напряжение, — отец так ее излупцевал… Короче говоря, все свидетельствует о том, что и у нее речь навряд ли шла о задании рабочего класса, хотя лупил ее член партии, редактор на радио. Правда, в отличие от меня она очень даже хотела учиться дальше и делала все от нее зависящее. А вот я, — и она не сводит глаз с Киппенберга, — готова отхлестать себя по щекам за то, что в одиннадцатом классе подала заявление, что хочу учиться дальше, причем ссылалась на пресловутое задание рабочего класса, вместо того чтобы прямо и честно сказать: я сама еще не знаю, чего хочу, я знаю только, чего хочет мой отец.