Дитер Нолль - Киппенберг

Снова и снова я останавливал машину, вылезал, заходил в одну либо другую из старых угловых пивнушек, а то в столовую, смотрел по сторонам, бесцельно и бессмысленно окидывая взглядом лица людей, неторопливо возвращался к своей машине, ехал дальше.

Зачем я все это делал? Что искал? Я сам себе удивлялся. Искать было нечего, а то, что мне подобает, я уже давным-давно нашел.

Но что именно мне подобает?

Существование в замкнутом мирке нашего института. Возвращение домой после трудового дня на собственной машине, чаще всего в одиночестве, все чувства отданы сложностям вечернего движения, все мысли — какой-нибудь проблеме, а большой город со своими людьми и событиями пролетает мимо, как нечто нереальное. Дом в северной части города за высокой живой изгородью, на письменном столе — горы специальных журналов, утром гардины раздвинуты, вечером снова задернуты. Заслуженный ежегодный отпуск, по возможности под чужими небесами — Высокие Татры, Сочи и тому подобное. Дача у озера — для отдыха по выходным, утренняя пробежка по лесу, летом — много плавать, чтобы уравновесить преимущественно сидячую работу. Словом, вполне четкое «я» с ярко выраженной индивидуальной ноткой, довлеющее и себе самому и злобе дня своего, собственный упорядоченный мир, во многом соприкасающийся с родственным миром Шарлотты, — вот что мне подобает.

Неподалеку от клиник «Шарите» я наконец-то поставил машину перед кафе «Пикколо», что-то заказал себе и принялся разглядывать лица студентов, медикусов, они сидели так же, как в свое время сиживал здесь я. В одном углу отмечали успешную сдачу экзамена. С несвойственной мне растроганностью наблюдал я эту сцену, нет, не с растроганностью, а с внезапно осенившей меня мыслью, что я и сам бы не прочь оказаться на их месте, начать все сначала, побыть студентом, так примерно третьего или четвертого курса, и пусть у этого студента будет любое имя, только бы он назывался не доктор биологических наук Киппенберг, а просто Иоахим К.

Мысль эта меня испугала. Если человек хочет начать жизнь сначала, значит, он что-то сделал неправильно, значит, он неправильно ее прожил. Я расплатился, ушел, сел в машину, я покачал головой. Неправильно прожил? Я — и неправильно? Киппенберг — и неправильно? Если уж он неправильно прожил свою жизнь, кто тогда прожил ее правильно?

И снова я ехал по вечернему городу, Фридрихштрассе, Вильгельм-Пик-штрассе, Штраусбергерплац и снова по Карл-Маркс-аллее. Я увидел ярко освещенные большие окна кафе-молочной, за шторами причудливо затуманенные фигуры множества людей, которые источали завораживающее меня оживление. Я круто свернул направо, поставил машину за отелем «Беролина» и медленно вернулся той же дорогой мимо кинотеатра «Интернациональ». Затем вошел в кафе, снял пальто, повесил его на крючок, огляделся по сторонам. Свободных столиков не было, свободных мест тоже, все места заняты, и всё молодежью, так что я тут был явно не ко двору. У стойки, в дальнем ее конце, освободился табурет. Я уселся на него и заказал себе молочный коктейль с лимоном. По счастью, господин, сидевший слева от меня, был еще старше, чем я; девушка, что сидела справа, повернулась ко мне спиной, я видел только пестрый узор ее спортивного свитера и светло-русые волосы до плеч. Куртку она положила себе на колени, и один рукав свешивался почти до полу. Ее спутник, молодой человек в очках, несколько раз заглядывал мне в лицо поверх ее плеча.

Интересно, кого он видел перед собой, доктора ли наук Киппенберга, еще вполне бодрого и уверенного в себе человека тридцати с лишним лет, несомненно умного, бесспорно значительного и — несмотря на все попытки держаться небрежно — не могущего скрыть, что он важная персона? Или, напротив, он видел другого, такого, каким я был когда-то и несколько минут назад пожелал стать снова, студента Иоахима К., без гроша за душой и не сказать чтобы оборванного — это было бы преувеличением, — но изрядно обносившегося (на тщательно отутюженном костюмчике дырки от кислоты почти незаметны), полного веры в свои силы и снедаемого честолюбием?

Я повернул голову и вдруг увидел себя в зеркале, вернее, в зеркальном стекле, увидел себя и не мог узнать. Отражение было слишком от меня далеко — неприятное чувство: видеть самого себя и не знать наверняка, ты это или не ты. Неприятный вопрос поднимался во мне: кто он такой, этот человек в зеркале? Кто я такой и что оно вообще собой представляет, это мое «я»?