Дитер Нолль - Киппенберг

Шнайдеру, нашему специалисту по химии белков, было тогда сорок два года. Он разговорчив, я бы сказал — болтлив, и до сего дня обожает сплетни не меньше фрейлейн Зелигер. От заносчивого и циничного отношения к женщинам его в свое время навсегда исцелила фрау Дегенхард. Порой Шнайдер был не прочь пошутить, сам же шуток не понимал. А главное, он был капризен, как оперная примадонна, и считал себя совершенно неотразимым, ибо сильно смахивал на киногероя тридцатых годов: правильные черты, серые, стальные глаза, волнистая прядь, падающая на лоб, крутой подбородок, победительная усмешка. Нынче, спустя десять лет, когда Шнайдеру уже перевалило за пятьдесят, он отрастил волосы до плеч, но его длинные волосы никого не удивляют, тем более что они свидетельствуют об окончательном отказе от прежнего комплекса настоящего мужчины. Когда работают по субботам, у Шнайдера всегда препоганое настроение, и он с самого утра нарывается на скандал. Так обстояло дело и сегодня.

Но до Харры Шнайдеру далеко, как до звезд. Харра, которого мы часто и по праву величаем нашим лучшим умом, — личность в высшей степени эксцентрическая, причем никто не знает, до какой степени эта эксцентричность наигранна, а до какой истинна. Харра не ведает полутонов между тихим, пришептывающим, невнятным бормотанием и рыкающим львиным басом, перекричать который не может никто из институтских. Харра любит уснащать свою речь совершенно неожиданными речениями и словосочетаниями, а порой произносить витиеватые, пространные монологи, заставляющие нашу группу рыдать от смеха; возможно, он пытается таким путем слегка разбавлять юмором наши слишком уж сухие занятия.

Значение Харры для нашей группы в эпоху научной специализации и сверхспециализации заключается в его фантастической многосторонности. В свои пятьдесят четыре года он, разумеется, далеко не самый молодой из наших сотрудников, но тем не менее он полон идей, соображений и плодотворных мыслей, а главное, Харра — это ум, продуктивнейшим образом сочетающий множество областей. Он защитил две диссертации — первую после занятий математикой и ядерной физикой в Гёттингенском университете, где и получил степень доктора философии, а после этого — степень доктора биологических наук; во время войны и позднее, уже в Берлине, он занимался также физической химией после недолгой интермедии в качестве дозиметриста в одной из берлинских клиник. Этот выдающийся ученый пришел в наш институт задолго до меня, при Ланквице влачил жалкое существование, но, будучи включен в нашу группу, быстро обрел себя и достиг высот научной производительности. Если подытожить, Харра — ядерник, физик, физхимик, специалист по квантовой химии, по рентгеноструктурному анализу, атомной, молекулярной структуре и общему строению вещества; одновременно он первоклассный специалист в области химической термодинамики и кинетики, а кроме всего прочего, он, если не считать меня, единственный химик с солидной математической базой и почти не уступает в этом качестве Леману, нашему ведущему математику.

Харра малоросл, сутул и весь как-то перекошен набок, словно у него искривление позвоночника. На самом деле это всего лишь нарушение осанки. Его растрепанные седые волосы на висках завиваются в колечки. К сожалению, уже в описываемое время зрение у Харры так быстро ухудшалось, что ему то и дело требовались более сильные очки.

Чтобы личность Харры стала окончательно понятной, следует добавить, что были причины, которые, во-первых, объясняли присущий ему ранее недостаток уверенности в себе, а во-вторых, былое одиночество и изолированность Харры в подвальной лаборатории, откуда я извлек его на свет божий. Мне удалось завоевать доверие Харры, и я узнал, почему он отказывается занять в нашем большом коллективе такое место, которое бы соответствовало его универсальным способностям. Я не обольщался насчет скорого преодоления традиционных взглядов, от которых и сам-то избавился, только занявшись научной деятельностью. И тем не менее я категорически не желал отдавать такого человека на съедение косным предрассудкам и устаревшим прописям. Пусть Харра — человек не совсем обычный, но в нем не было даже намека на определенный стереотип поведения, который и не сложился бы, не будь общественного бойкота и одиозности сексуальной темы.

Лично я не был склонен ставить боязнь Харры перед могущими возникнуть сплетнями выше, чем его духовный потенциал, и переговорил об этом с Босковом. Тот разделял мою точку зрения: Харру нужно перетянуть в нашу группу и — с его согласия, разумеется, — открыто поговорить о его аномалии, чтобы раз и навсегда положить конец какой бы то ни было дискриминации. Как мы задумали, так и вышло. Босков, я и еще несколько наших при полной поддержке женской части группы держались последовательно и монолитно. Так, например, когда доктор Шнайдер заявил, что никогда не сможет работать бок о бок с человеком, чье присутствие вызывает у него физическую тошноту, фрау Дегенхард, вся вспыхнув, отвечала, что шуточки доктора Шнайдера тоже частенько провоцируют у нее позыв к рвоте, а она тем не менее остается его ассистенткой. Мы с Босковом выиграли сражение, И года не прошло, как интимная сторона жизни Харры утратила для окружающих всякий интерес, словно речь шла о любом другом сотруднике. И тогда Харре, несмотря на его зрелый возраст, единственно благодаря моральному раскрепощению удалось совершить поистине головокружительный взлет, который сделал его одним из наиболее значительных научных сотрудников института. Так что, когда однажды Кортнер позволил себе проехаться насчет Харры, последний уже давным-давно не нуждался в нашей поддержке. И Кортнер ничего себе на этом не заработал, кроме язвительной и активной вражды теперь уже вполне уверенного в себе и далеко его превосходящего человека.