Дитер Нолль - Киппенберг

— Все произошло за моей спиной, — сказал я.

— А храбрым ты стал за моей спиной, — сказала она с иронией.

— Увы, не таким храбрым, каким бы хотел, — возразил я. — Наверное, мне уже никогда не избавиться от пессимизма ланквицевского дома! — И, поскольку Шарлотта молчала, я продолжал: — Если упускаешь момент, когда нужно спрыгнуть, становишься совсем иным, чем хотел стать, чем когда-то хотел себя видеть.

— А ты еще помнишь, каким хотел стать? — спросила она. — Конечно, помнишь!

— Я этого никогда не знал, мне с детства только и внушали, что я должен вскарабкаться как можно выше вверху Это какое-то время даже казалось революционным.

— Но ты все же забрался довольно высоко.

— Слишком высоко. Слишком высоко, чтобы быть таким храбрым, каким я тебе кажусь.

Она бросила на меня испытующий взгляд.

— Кто тебя разберет? — сказала она. — Пожалуйста, налей мне еще вина. Спасибо. Отец хотел мне объяснить сегодня, что ты за человек, и, может быть, мне нужно была бы его выслушать, но я сказала: не надо, вы друг друга стоите. Еще в Москве я сообразила, что ничего, в сущности, о тебе не знаю. Я никогда не понимала того, чем ты занимаешься, ведь мне не пытались этого объяснить, и я настолько ничего не понимала, что должна была стать тебе безразлична.

— Шарлотта! — воскликнул я.

— Дай мне сказать, — произнесла она с горячностью, какую я видел в ней впервые, и это было так не похоже на мою спокойную и всегда выдержанную жену. — Я вовсе не собираюсь заниматься подсчетом былых ошибок. Я охотно оставила бы все как есть и дальше приносила бы любую жертву плодотворным исследованиям и слабым нервам, чтобы сохранить наш гармоничный брак и наше неомраченное счастье. Но я не хочу и долго не смогу простить тебе, что в эти решающие дни ты не мог обойтись без меня, что ты сам со своими научными сотрудниками не сумел решить это дело, которое отец считает нереальным, а ты — очень важным. Мне все равно, кто из вас прав, сдали ли у отца нервы или ты в самом деле пытался одним ударом захватить институт. Пусть ваш замысел бог знает как важен и сэкономит массу валюты, и, что бы ни было поставлено на карту, — тут она повернулась ко мне и посмотрела мне прямо в глаза, — даже если все это произошло у тебя за спиной, меня ты не должен был вмешивать, Иоахим!

— Чтобы не вмешивать тебя в этот единственный раз, — возразил я, — мне надо было все семь лет нашего брака вмешиваться в твою жизнь.

И тогда она сказала:

— Если бы ты вмешивался!

Ее слова глубоко меня задели. Но резко зазвонил телефон, я снял трубку. Это был Босков.

— Добрый вечер, коллега Киппенберг, — заговорил он своим астматическим голосом. Казалось, он вовсе не был взволнован. — Я сейчас еду домой. Дорис тут принесла мне такую… н-да, бумажку, а в институте я услышал, что ваша жена вернулась.

— Так и есть, — ответил я.

— Коротко и ясно! — сказал Босков. — Когда шеф этот… н-да, этот приказ издавал, он уже знал о нашей договоренности с доктором Папстом?

— Ничего не знал.

— Почему вы с ним не поговорили?

— Мне пришлось срочно уехать из института. Когда я вернулся, приказ уже лежал на моем столе, а шефа вместе с Шарлоттой и след простыл.

— Дело в том, — продолжал Босков, — что меня удивила не столько эта… н-да, эта бумажонка, потому что все уж слишком хорошо складывалось. Меня, по правде говоря, больше удивило то, что я услышал в институте.

— Вы меня заинтриговали, — сказал я.

— Если не темнить, — разъяснил Босков, — все говорят, что вы решили не ввязываться в это дело.

— Значит, решил? — переспросил я.

— Ну да, — ответил Босков, — при вашем разговоре с Кортнером никого не было. Но люди делают выводы, особенно если вы потом разыгрываете из себя большого начальника.

— Ничего подобного, — сказал я холодно. — Но все-таки я руководитель рабочей группы, а Кортнер заместитель директора института. Я бы на вас посмотрел, как бы вы стерпели, когда молодые люди начали бунтовать.

— Н-да, — сказал Босков. — Все это довольно странно. Обычно так не бывало, что одни бунтуют, а другой орет, словно господин Кортнер. Впрочем, меня при этом не было, а нервы могут, конечно, у каждого сдать. Все это непросто. Завтра разберемся. Да и об этом… этом декрете, который издал шеф, — утро вечера мудренее. А теперь о возвращении вашей жены. Что случилось?

— Ничего, у нас свои заботы, — ответил я.

— Допустим, — сказал Босков, — вполне возможно. Но хорошо бы при этом, если бы вы решились открыть ей глаза на то, какую роль сыграли галльские войска для великого Цезаря. Но это, конечно, ваше дело. Мы завтра поговорим… Правда, до десяти я вряд ли попаду в институт, потому что я тоже должен сначала проконсультироваться в вышестоящих инстанциях. Передавайте привет вашей жене. Спокойной ночи.