Дитер Нолль - Киппенберг

Она слушала, немного склонившись в кресле, быть может в задумчивости, и, когда я произнес последние слова, выпрямилась, посмотрела на меня теперь уже без злости и волнения, скорее спокойно и испытующе.

— А скажите, правда, — спросила она, — я сужу по вашим словам, что вы сегодня впервые посмотрели на свою бывшую ассистентку как на женщину и почувствовали себя рядом с ней мужчиной?

— Скажем лучше так, — ответил я, — сегодня днем я вдруг осознал, что моя прежняя оценка и отношение к вам были весьма ограниченными.

Она все еще испытующе смотрела на меня, но теперь уже более весело:

— Рассказать, раскрыться… — произнесла она. — Допустим, я рассуждала бы так же, как вы, и еще несколько лет назад сказала бы все, раскрылась, разве ваше отношение стало бы от этого «менее ограниченным»?

— Трудно сказать, — ответил я. — Не будем обманывать друг друга! В каждый момент времени мы представляем собой некую сумму нашей предшествующей жизни и возможностей, которых мы в себе не предполагали и которые вытекают из нашего прошлого. Быть может, тогда мне чего-то еще не хватало, чего-то главного, может, беспокойства, которое заставляет меня в последнее время все чаще и чаще сомневаться в самом себе. Быть может, я испугался бы и побежал искать совета у Боскова. В любом случае после этого невозможной была бы ситуация, когда я одновременно знал вас и ваши жизненные обстоятельства и не знал, не говоря уж о том, что вы углубили бы мое понимание человеческих проблем.

Слушая меня, она покачивала головой и, когда я кончил говорить, произнесла:

— А может, я подавила это в себе вовсе не из гордости и не от силы воли, а из неосознанной боязни снова попасть в банальную историю и потом опять очнуться от сознания, что все было ложно.

— Нет, — возразил я, — вы на себя наговариваете! Вы не тот человек, который может дважды совершить одну и ту же ошибку.

Я поднялся, мне нужно было идти. Она вышла проводить меня.

— Не знаю, — сказал я, уже стоя в пальто, — что бы тогда было, и, наверное, нет смысла больше поднимать этот вопрос. Важно, что вы помогли мне сегодня обнаружить в себе ряд черт, которые вы совершенно справедливо подвергаете критике. Во многом, или почти во всем, что из вас вылилось, есть доля истины! Но никто не учил меня вдумчиво относиться к людям, которые меня окружают! Поэтому я, например, никогда не задумывался над тем, трудно ли вам повышать свою квалификацию. Я из лучших побуждений выполнял директивы, требующие повышать квалификацию сотрудника. Я просто не знал тогда, что директива имеет другую, человеческую сторону. Но ведь человек может меняться, по крайней мере в моем еще возрасте!

Я попрощался.

— То, что люди могут больше значить друг для друга, если они не замыкаются в себе, это хорошо сказано, — заметила она напоследок. — Правда, для этого нам нужно научиться говорить друг с другом!

— Да, вы задели больное место! — согласился я. — Но когда-то же надо начинать. Так давайте мы с вами и будем теми, кто сознательно вступит на этот путь!

Она спустилась со мной по лестнице вниз и отперла дверь парадного. Был сильный мороз. На другой день в институте мы поздоровались как всегда и все же с какой-то теплотой. Мне это было приятно, и ей, наверное, тоже.

В четверг утром, еще до восьми, мы снова, но уже в более узком кругу собрались в конференц-зале. И опять появился Кортнер, остролицый и желчный, но приветливо всем кивающий. Мерк отвел меня в сторону.

— Ведь знает, что нам не нужен, — зашептал он, — просто ходит и вынюхивает, к тому же потом сможет сказать, будто тоже принимал участие, а сам, что бы ни затевалось, заранее настроен на худшее, это как дважды два! У него семья и та развалилась. Шнайдер говорит, что дочка все еще не вернулась домой, ничего удивительного, у Кортнера на уме только его кресло.

— Хватит! — прервал его я, — садись, мы сейчас начинаем.

Тут на меня накинулся Шнайдер, который, как всегда по утрам, пребывал в скверном настроении.

— Слушайте, я протестую! Немедленно поговорите с Хадрианом и Харрой, они хотят, чтобы я занялся совсем другими экспериментами! — И тоном капризного ребенка, который не желает есть свой суп: — А я не стану работать по их указке, не стану, и все!

Фрау Дегенхард сказала с упреком:

— Вы опять не с той ноги встали, Ганс-Генрих! Если бы вы знали, как вам не идет это брюзжание.

Шнайдер недовольно посмотрел на нее, но выражение его лица внезапно изменилось, и он спросил: