Дитер Нолль - Киппенберг

— Ну, — говорит Босков, — не такая уж и утопия, скорее вопрос рентабельности…

Но Кортнер уже закусил удила.

— Где я нахожусь, в научно-исследовательском учреждении или в клинике? Эта уто… утопическая… фантастическая… это, по-вашему, наука?

Положив руку на плечо Кортнера, Ланквиц оглядывается по сторонам и замечает, что на Кортнера глядят с состраданием, к которому кой-где примешивается насмешка. Только Харра устремил в угол злобный взгляд, ибо Харра не отличается высокомерием и принимает Кортнера всерьез.

— Прошу вас, коллега, — заклинает Ланквиц, — давайте сперва дослушаем до конца.

Босков получил возможность продолжать.

— Мы с Леманом воспроизвели на модели всасывание лекарственного препарата в организме и его выведение. Место и механизм действия нас при этом не интересуют, нас занимала единственно кривая концентрации при оральном введении соответственно в желудочно-кишечном тракте, крови, тканях и моче. Попрошу вас, товарищ Леман.

Леман, повернувшись спиной к слушателям, вытирает доску, говорит, пишет формулы.

— Громче! — выкрик с места.

Леман слегка повышает голос, чтобы заглушить неразборчивое бормотанье. Это Кортнер бубнит все время что-то на ухо Ланквицу.

— Изменение концентрации соответственно в каждом из перечисленных регионов может быть выражено дифференциальным уравнением, причем искомая концентрации есть функция времени, но в принципу также и других величин, температуры тела, например, и тому подобное… Но я уже ору из последних сил…

Кортнер снова заговорил вслух:

— Я не согласен, господин профессор… Речь идет о жизни, господин профессор, о живых организмах!

Босков комментирует уравнения Лемана, пытаясь со своей одышкой перекричать гул в конференц-зале.

— …поскольку эксперимент, обычная апробация, как правило, тоже рассматривает либо зависимость от времени, либо только определяет другие зависимости с помощью отдельных опытов…

— …у меня, знаете ли, время не купленное, господни профессор…

— …интегрировать совместно эту систему четырех дифференциальных уравнений, — продолжает Босков на пределах своих голосовых возможностей.

— …я решительно отказываюсь, господин профессор, от подобного вздора! Вычислять жизнь! Живое существо!

Киппенбергу приходится вмешаться:

— Минуточку. Давайте попытаемся выступать более аргументированно, а главное — беспристрастно.

Но он немного запоздал, потому что в беседу врывается Харра, хоть и вполне беспристрастно, но тоже не слишком аргументированно.

— Этот господин, наш уважаемый коллега Кортнер, — гремит Харра, — толкует вздор, не так ли? Но, чтобы выразить эту мысль популярно, именно он, наш высокоценимый и высокопереоцениваемый коллега Кортнер, несет вздор, причем вздор не какой-нибудь, а кристально чистый, законченный вздор.

Кортнер, размахивая руками:

— …против этих утопических идей, против этой антинаучной фантастики! Рассчитывать живое существо с помощью каких-то формул?!

А Харра:

— …вы слишком долго созерцали собственный пуп. И поэтому вернулись вспять к суеверным представлениям…

Три-четыре голоса одновременно:

— К делу! Харра, уймись! Но, господа, господа!

— …говорю же я вам это лишь затем, — гремит Харра, — чтобы вы полностью были в курсе. Так называемые утопические идеи — это все сплошь дела глубокой древности, замшелые, выкристаллизовавшиеся. И только в нашем институте, где тоже все замшелое, залежавшееся с первобытных времен, уже метаморфо…

Бурная сцена, из тех, что наполняют Ланквица глубоким отвращением. Впрочем, он не предпринимает ни малейшей попытки, опираясь на свой непререкаемый авторитет, положить ей конец. У него достаточно хлопот с самим собой, он должен справляться с потрясением, которого никогда прежде не испытывал. Он не задается вопросом, есть ли в этом хоть что-нибудь, и если да, то что именно. Он сознает одно: здесь взрывают границы его научной дисциплины. Эта наука была ему родиной в хаотические, беспокойные годы, была нерушимым, замкнутым миром традиций с поддающимися обозрению соседними мирами. Теперь, когда рушатся стены, Ланквиц вдруг чувствует себя лишенным родины. Может, так и должно быть, может, границы так и должны стираться, но ему уже не прижиться в этом хитросплетении из физики, химии, математики и еще бог весть каких наук, которые выдают себя за истинный прогресс. В этом институте он намерен сколько можно отстаивать привычный порядок своего научного мира, а когда станет нельзя, подойдут его годы, и он уйдет с поста.