Андраш Беркеши - Друзья

Имре пришлось призвать на помощь все свое красноречие, чтобы убедить жену: она ошибается, считая, что в провинции нет жизни, ибо только там-то люди и живут по-настоящему.

— Здесь ты всего лишь одна из многих, а там станешь первой и сразу займешь в обществе подобающее тебе место, поскольку ты умна и красива. Что же касается возможностей развлечься, так они там просто неисчерпаемы и тебе ни минуты не придется скучать. Совет выделит нам участок, и отгрохаем такие хоромы, о каких в Пеште ты и мечтать не можешь…

Говорил он долго и вдохновенно.

— Ну, хорошо, — сказала Ева, когда он исчерпал все аргументы, — я поеду с тобой. Но дай слово, что, если мне там не понравится и я соберусь вернуться к родителям, ты меня сразу же отпустишь. Подожди, я еще не закончила. Купишь машину, и я буду ездить в Пешт, когда мне захочется, а ты не будешь устраивать сцены ревности и распускать руки.

Имре согласился на все условия. Купил в «Хунгаросервисе» слегка подержанный «опель-рекорд». Правда, пришлось немного взять взаймы, но он чувствовал, что игра стоит свеч. Тревоги Евы вскоре развеялись. Имре оказался прав: в провинции можно было не только жить в свое удовольствие, но и при случае «показать себя». В гости их звали наперебой, так что порой она терялась, не зная, кому отдать предпочтение. В областном центре действительно жили дельные люди. Со многими она познакомилась на торжественных мероприятиях, на банкетах, куда Имре Давида постоянно приглашали, так как он теперь был номенклатурным работником. За первые же полгода пребывания в Бодайке посчастливилось ей познакомиться и с двумя министрами, которые совершали поездку по области, и даже побеседовать с ними. В Пеште она видела министров только по телевизору. Ну а зарубежные делегации? Разве в Пеште она могла бы встретиться с Ромешем Чандрой или с главой йеменского правительства? Да никогда в жизни.

Ева получила хорошую должность в одном из жилищно-проектных институтов. В ее функции входило проектирование интерьеров жилых помещений. По роду работы ей часто приходилось ездить в Будапешт — договариваться с предприятиями-поставщиками и контролировать выполнение заказов. Работа ей нравилась, хотя приходилось по ходу дела много учиться. Естественно, она использовала поездки в столицу и для встреч со старыми знакомыми. И вскоре заметила, что она все чаще оказывается в центре внимания благодаря своему дару красочно рассказывать об известных актерах и политических деятелях, с которыми ей доводилось встречаться.

Имре поразила царившая на фабрике бесхозяйственность. Развал был полный, не существовало ни внутреннего распорядка, ни инструкций на рабочих местах, некоторые начальники цехов плохо знали производство и не справлялись со своими обязанностями. Все это создавало крайне нервозную атмосферу, и новички, едва проработав на фабрике два-три месяца, брали расчет, а на их место приходили другие, но и они не могли пустить там корни. Имре пришел в отчаяние. Боже праведный, в какое болото он угодил, какой хомут взвалил себе на шею! Он вел долгие разговоры с секретарем партбюро фабрики Кароем Штайглом, пытаясь разобраться в причинах создавшейся обстановки, но этот сорокалетний голубоглазый блондин как-то не очень охотно отвечал на вопросы. Имре знал его с детства, они не были друзьями, но и не враждовали. Отец Штайгла, неулыбчивый замкнутый человек, работал на фабрике слесарем, не слишком интересовался политикой и когда-то прекрасно ладил с прежним хозяином Палом Зоннтагом. Все свободное время он проводил на своем винограднике или копался в огороде. У него был добротный дом на северной окраине поселка, возле самого леса. Он считал себя венгром, не принимал участия в сборищах фольксбундовцев и тщательно ограждал своего сына от воздействия истерических речей Бауэра. Благодаря такому воспитанию Карой Штайгл стал здравомыслящим молодым человеком, освоил отцовскую профессию и тоже пришел слесарем на фабрику. Работал он добросовестно, дело свое знал отменно, вскоре на него обратили внимание. Однажды — это было в сорок девятом году — его разыскал Балинт Чухаи и сказал: «Сынок, я вижу, ты человек трудолюбивый и честный, думаю, ты многое мог бы сделать для людей». Через неделю Карой Штайгл подал заявление в партию. А вскоре его выбрали в исполнительный комитет. Он никогда не лавировал, прямо и откровенно высказывал свое мнение и бывал иногда наивным до святости. Штайгл стал секретарем партийного бюро, когда дела на фабрике пошли из рук вон плохо, и все ждали от него решительных мер. Но как одна ласточка не делает погоды, так и ему не под силу оказалось в одиночку разобраться в запутанных и противоречивых проблемах, с которыми он столкнулся. Все его попытки как-то изменить положение ни к чему не привели. Директор гнул одну линию, главный инженер — другую, завхоз пытался метаться между двух огней. Сформировались противоборствующие группировки, и многие ловкачи, взвешивая соотношение сил, примыкали то к одной, то к другой, в зависимости от того, какие это сулило материальные блага.