Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

В тот день он был как будто спокойнее.

На второй или третий вечер, я точно не знаю когда, Павел и пастух снова сидели на своих обычных местах под дубом. Старик принес кислого молока, они поели и закурили. Уставший Павел то и дело зевал.

— Эй, — сказал вдруг дед Йордо, — ну-ка расскажи еще что-нибудь про эту свою Варшаву.

Неожиданная просьба удивила Павла. Старик повернулся к нему и смотрел на него ждущими, любопытными глазами.

— Что же тебе рассказать, дедушка? — спросил Павел.

— А что было! — тут же ответил старик.

Павел засмеялся, подумал немного и, полный самых хороших чувств, начал.

Однажды зимним вечером он пошел с друзьями на большой студенческий бал. Торжественная часть праздника была в разгаре. В очень красивом зале с великолепной мозаикой в присутствии ректора и профессоров девушки исполняли старинный польский танец.

Павел не знал, откуда нужно входить, и потому вместе со своими приятелями ворвался прямо в парадную дверь точно против танцующих девушек.

Увидев одну из них в первую же секунду, он больше не мог ни на кого смотреть. Она танцевала в нескольких шагах от него перед профессорами, восседавшими на почетных местах. Это была тоненькая, хрупкая фигурка, с худыми, почти детскими плечами, которая бесплотно колыхалась над сверкающей мозаикой пола. Волосы у нее были золотистые, причесанные так, что открывали лицо поистине фантастической красоты. Оно было настолько совершенно каждой своей чертой, настолько нежно, что казалось видением из другого мира, лицом русалки или самодивы…

— Самодива! — повторил дед Йордо.

Глаза у девушки были цвета только что распустившегося василька, чуть удивленного самим собой. Она танцевала, ни на кого не глядя, словно знала, что и так все смотрят только на нее и восхищаются.

Какое выражение было на лице у Павла, он так никогда и не узнал. Друзья его, свидетели этой сцены, потом рассказывали, что он стоял против девушки и смотрел на нее забывшись, полуоткрыв рот, в безумном восторге и счастье. Он был похож на сумасшедшего, освободившегося от всего, покинувшего свое измученное тело и унесшегося вслед за неземными своими фантазиями.

— Я видел только ее глаза, ничего другого… и чувствовал, что тону, что не могу перевести дух… ты не можешь себе представить, какое было у нее лицо, — сказал Павел деду Йордо.

— Самодива! — повторил старый пастух.

И тут она тоже увидела его, и ее затуманившийся взгляд прояснился. Вероятно, лицо Павла произвело на нее сильное впечатление, может быть, она угадала его состояние, может быть, и сама была пленена и захвачена этой дерзкой и неприкрытой самоотдачей. И прямо там, в зале, среди людей, они начали приближаться друг к другу, в то же время отделяясь от мозаики пола, оркестра, танца, чтобы к моменту встречи остаться совсем наедине. Позже он вспомнил, что губы ее шевельнулись, словно она хотела ему что-то сказать, но так и замерли в ожидании.

Он вошел в круг танцующих и, к изумлению всех присутствующих, в самый торжественный момент обнял и поцеловал девушку. Оркестр смолк. Какой-то шутник крикнул: «Барабаны!» Они стояли посреди зала обнявшись, как в сказке, когда юноша, наконец, находит и прижимает к груди свою возлюбленную. Эта взаимность была настолько спонтанной, что никто и не подумал, что они даже незнакомы. Опомнились они, только когда друзья вывели его из зала.

Звали ее Ева.

— Адам и Ева! — сказал старик с легкой усмешкой.

Не знаю, что именно рассказывал Павел о своих отношениях с Евой, потому что за все время их любви не случалось ничего необыкновенного. Их видели на городских улицах чуть ли не каждый день, они шли забывшись, почти не разговаривая в счастливом уединении, доступном лишь по-настоящему влюбленным.

Почти невозможно пересказать содержание часов, которые они провели вдвоем, эти неповторимые тихие мгновения нежности и счастья. Их отношения совершенно не укладывались в рамки привычных понятий, любая их мысль, любой жест словно возникали только для того, чтобы подтвердить неизменность их чувств. Их любовь была всевластна и так уверена в себе, что полностью освободила их от оков человеческой повседневности, позволила целиком отдаться друг другу. Они ни о чем не спрашивали, потому что у них на все уже был готов ответ.

— Мне достаточно было ее увидеть, — сказал Павел деду Йордо, — чтобы знать, что я — это я!

Ева была не только прелестной, но и нежнейшей женщиной и возлюбленной. Они провели вместе каникулы. Павел должен был уехать на геологическую практику, и Еве удалось получить путевку в дом отдыха, который был рядом с их базой. Каждый вечер после работы он взбирался на крутой холм, где стоял дом отдыха, и через густые заросли леса выходил на их заветную поляну. Увидев Павла, Ева бросалась к нему, он брал ее на руки и нес вверх. Стояло время птиц и цветов. Он любил лохматить ее волосы и гладить ее лицо своими огрубевшими руками. Она любила смотреть ему в глаза и обнимать его за шею. Он любил целовать ее губы, а она его глаза. Ее нежность и хрупкость опьяняли Павла. Ева казалась ему то ребенком, то настоящей женщиной. Она боготворила мужественность его крепкого тела и относилась к нему то как мать, то как возлюбленная.