Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

Оставить квартиру, бежать в село… Это было наилучшим решением. Но зачем? Мой адрес знал один лишь Михо. Все жильцы нашего дома эвакуировались. Мне не грозила никакая опасность.

Фабричные трубы равнодушно торчали в безлунном небе. Маслобойня снова начала выпускать пар, и было даже что-то отрадное в этом шипении. Улочка была тиха по-прежнему — даже соседи не проснулись от выстрела. Или не захотели проснуться. Что одно и то же.

Я вернулся домой и стал раздеваться.

Через три дня меня арестовали. Это случилось на рассвете, когда сон особенно крепок. Перед тем, как я проснулся, и задолго до того, как загудели фабричные гудки.

Они ворвались в мои сны, швырнули меня с кровати так, что я стукнулся головой о противоположную стену, и пока один стоял надо мной с пистолетом наготове, остальные перевернули все в доме вверх дном. Даже выломали несколько досок в полу, обнаружив при этом сгнившие балки, плесень да мышиное гнездо. Удар о стену разбудил меня окончательно. Я лежал на полу в майке и трусах, и перед моими глазами были казенные тупоносые ботинки полицейского агента, который меня стерег, и отвороты его широких штанин. Я попробовал притвориться, что потерял сознание, — быть может, стремясь избежать всего, что мне предстояло, а возможно, лелея планы бегства, — но хорошо помню, как трепетал я при мысли о моем браунинге. Они обнаружат его, это неизбежно, и тогда конец.

Я так дрожал, что все мои попытки не увенчались успехом. Агент приставил мне к животу дуло своего пистолета.

— Не шевелись, мать твою…

Я не шевелился, конечно. Лежал ничком, повернув голову к кровати, с которой меня сбросили. Меня интересовала только кровать.

Забавно, что браунинг они так и не нашли. А лежал он, как обычно по ночам, у меня под подушкой, заряженный и со спущенным предохранителем. В азарте поисков один из агентов приподнял тот край тюфяка, который был в ногах кровати, и, разозленный чем-то, перевернув, одним взмахом сбросил тюфяк на пол. Я ожидал, что пистолет звякнет, упав к их ногам. Но ничего не звякнуло: тюфяк упал вместе с подушкой и прижал ее. Агент, вытащив нож, распорол тюфяк в трех-четырех местах и весь распотрошил. Долго и старательно рылся в тряпье, словно искал разбросанное золото, наконец поднялся, отряхнул руки и плюнул. И только… Через несколько дней, когда родители узнали о моем аресте и вернулись в город, пистолет действительно звякнул. Это произошло в присутствии соседки, которая пришла помочь моей матери навести порядок после обыска. Матушка моя завизжала от страха. Хорошо, что соседка оказалась человеком порядочным.

Меня отвезли на легковой машине в управление полиции.

В первый день допроса не было. И в течение ночи тоже. В камере я был один, и времени на размышления хватало. Нечего и говорить, что мысли мои все время вертелись вокруг одного-единственного вопроса: каким образом полиция добралась до меня и почему произошел провал. Десятки раз перебирал я в памяти свои поступки в течение последней недели, всевозможные встречи, случайные и условленные, восстанавливал мельчайшие подробности, сопоставлял возможности. И неизменно заходил в тупик. Ануша? Что с ней произошло после ареста, я не знал. Но и она не знала обо мне ничего, кроме того, что я студент. Парни из нашей пятерки? Им было известно столько же, сколько Ануше… Кто-либо из моих соседей — после того, как у меня так по-дурацки выстрелил пистолет в кармане? Кто-то где-то припомнил, что выстрел был, нечаянно навел полицию… Но навести на меня?.. Да и соседи были не из тех, кто бы пошел с доносом…

Так, методом постепенного исключения я каждый раз приходил к выводу — Михо. Предать меня мог только он. Его арестовали, он не выдержал и назвал меня… Но всякий раз я с негодованием отбрасывал эту мысль. Правда, никаких веских оснований для этого не было — ведь никогда нельзя знать, как поведет себя человек в момент тяжкого испытания. И все-таки я отбрасывал эту мысль. Закрыв глаза, я представлял себе его лицо. Этого мне было достаточно… Но если не он, тогда кто, как?

За весь этот первый день я так и не притронулся к трем почерневшим вареным картофелинам, которые бросил мне в камеру стражник. Первую ночь я так и не смог заснуть.

Наутро меня отвели к следователю — к нему меня водили и в дальнейшем. Это был благообразный мужчина с черными глазами, хорошо выбритый, гладко причесанный, с темно-красным галстуком бабочкой на белом воротничке рубашки. Одной рукой он придерживал лацкан своего элегантного пиджака кофейного цвета, другая лежала поверх бюро, белая и пухлая, сливающаяся с белоснежным манжетом рубашки, на безымянном пальце — массивный золотой перстень… Не полицейский — видавший виды денди, завсегдатай ночных кабаков. Я ожидал, что попаду в комнату пыток, а оказался в кабинете с мягким ковром на полу и с хрустальной пепельницей, в которой дымилась сигарета.