Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

Настоящая свадьба началась вечером. Вытащили на середину бочку вина, рядом поставили другую — с рассолом, чтоб протрезвляться, отплясывали вокруг бочек хоро, ряженые изображали разные там штуки, а к полуночи все набились в дом в ожидании сладкой ракии. Подогрели ее, подсахарили, налили в бутылки с перевязанным красной лентой горлышком и поставили у ноги посаженного отца.

Наступил торжественный момент моего зачатия.

Матушку и отца заперли в комнате, а остальные удалились в соседнюю в ожидании положенного обычаями зрелища. Баклажан дал отцу самые подробные инструкции, подготовил его, так сказать, психологически, как перед состязанием поступает тренер со своим питомцем; то же проделала с матушкой одна из соседок. Да, в ту пору тратили время на советы молодым в подобных случаях, а мы нынче тратим месяцы и годы, вколачивая им в башки, чтобы воздерживались от подобных вещей хотя бы до окончания школы…

В комнате было темно, посередине белела невестина сорочка, разостланная поверх одеяла. Снаружи шумно разговаривали, пили, дурачились, но все прислушивались, не отворится ли дверь. Матушкина советница была начеку, время от времени выходила и вновь возвращалась с блудливой ухмылкой в глазах. По ее мнению, первый раунд уже миновал, она отсчитывала про себя минуты, чтобы на девятой войти в комнату, взять сорочку и представить ее собравшимся на обозрение. Баклажан, который тоже вел отсчет времени, начал уже беспокоиться. Он выбрался наружу, прошелся по двору и, выжидая, привалился к дверному косяку. Он считал, что гонгу давно бы уж пора отметить конец третьего раунда, а родитель мой все еще торчал на краю ринга и боялся оторвать спину от веревки, сделать шаг в сторону противника. Для его чувствительной натуры все эти языческие обряды были не по вкусу, а к тому ж был он и трусоват. Слабость эту он в ту ночь и мне передал по наследству. Я и поныне боязлив, и чем дальше уходят годы, тем больше. Боюсь трамваев, машин, грозы, женщин, критиков, начальников, государственных деятелей, да мало ли чего! Порой мне даже кажется, что я страдаю манией преследования. Или вдруг представится, как вот-вот произойдет землетрясение, дом накренится на одну сторону и я, вместе со всем своим скарбом, свалюсь с четвертого этажа. Или что земля, вертясь вокруг самой себя и вокруг солнца, вдруг сорвется с этой своей орбиты и ухнет на какое-нибудь иное небесное тело. А подчас так живо представляю, будто где-то что-то этакое я сказал, и дрожу недели подряд: а вдруг тот, кому я это сказал, сообщит куда не следует. В конце концов я начинаю сознавать, что ничего вовсе и не говорил и зря столько дрожал. Спустя несколько лет после того как я родился, бабка усиленно меня стращала всякими лешими да упырями — это чтоб я ее слушался, — и, наверное, с той поры стал я таким боязливым и послушным. Представляете, однажды я сказал приятелю, что троллейбусы у нас в районе ломаются каждые полчаса, и на этом основании сделал обобщение, будто у нас вообще нет городского транспорта (разозлило меня, что в тот вечер опоздал в театр), и вот потом, когда я вернулся домой, почти всю ночь глаз не сомкнул, меня трясло, а когда удалось ненадолго уснуть, привиделось, что наезжают на меня сердитые троллейбусы, и один ответственный работник транспорта крупными стежками зашивает мне рот, как зашивают начиненного всякими разностями ягненка. Много мне пришлось подрожать в жизни, много, и все, если разобраться, попусту. Вообще-то, как мне доводилось слышать, немало людей напускают на себя страху из-за мелочей. У них, конечно, могут быть к тому причины, а что касается лично моей боязливости, это у меня чисто наследственное. И автобиографию эту начал я писать, можно сказать, с перепугу. Некоторое время назад одна довольно высокопоставленная (но не выше директора) личность без всякого к тому повода публично заявила, будто я выходец из богатого, аристократического семейства. Ну, само собой, труханул я, несколько даже засомневался, а может, оно и в самом деле так, но потом засел за автобиографию, которую решил начать с событий, предшествовавших моему рождению, чтоб опровергнуть ложное утверждение, ткнуть в рожу того типа неоспоримые факты. Пишу вот и заранее злорадствую, представляя, как читает он мое жизнеописание, как бесится от досады, что не может приписать мне ни одного из грехов того презренного класса. Ко всему прочему я еще и злобен малость, да ведь известно — кто трусоват, тот и злобен. Вот и родитель мой, ничего что он сельский пролетарий, а тоже оказался немного злобным. Когда Баклажан, потеряв всякое терпение, постучал в дверь и начал выспрашивать, как да что, папаша злобно стиснул зубы и не стал ничего отвечать. А еще пуще он разозлился, когда вся орава загрохала кулаками в стену: «Эй, зятек, ты, часом, не уснул там?..» Тут уж, вконец разозлившись, он подсел, а затем и прилег к матушке. К сожалению, в те времена, всякие там мини-одежды еще не вошли в моду, и он потерял добрых два часа, пока разобрался в бесчисленных юбках…