Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

— И что вам дался этот Стоев? — спрашивала Сашка, когда дело очередной раз упиралось в Стоева. — У тебя свои взгляды, будь им верен, работай — что же еще!

— В том-то и дело, что Стоев не дает мне работать. Он извращает мои взгляды, он старается ославить меня как сомнительную личность, он повсюду…

— Но в этом виноваты ваши личные отношения, а не разница во взглядах. У людей могут быть разные точки зрения по каким-то вопросам и все-таки они могут жить как люди. Если ты проявишь большую терпимость к Стоеву, то и он будет терпимее к тебе.

— Детские рассуждения. Во-первых, я не могу проявить терпимость к вещам, с которыми я не согласен. И, во-вторых, как это ни неприятно, борьба не может ограничиваться только теорией. Люди так устроены, что не могут вести теоретические споры, а потом хлопать друг друга по плечу и ходить друг к другу в гости.

Сашка стояла на своем, но ты знал, что она не права, хотя было бы чудесно, если бы права была она. Сашкино добродушие имело под собой меньше почвы, чем твоя горечь, та горечь, которая начала накапливаться у тебя с юных лет, с первого твоего философского спора.

Первый спор и первая любовь. Любовь, разумеется, немножко сильно сказано. Это увлечение совсем не было похоже на другие твои увлечения, разве что имело такой же несчастный конец.

Ты и сейчас можешь себе представить, как ты прогуливаешься с учебником в руках по длинному коридору, длинному и строгому, точно коридор тюрьмы. Звонок звенит так пронзительно, словно в гимназии учатся глухонемые, но у тебя этот звонок вызывает сладостную и тревожную дрожь, потому что следующий урок — психология. Через минуту в глубине коридора появляется учительница с журналом под мышкой и вы шумно выстраиваетесь парами, как этого требуют правила. Она приближается, красивая и стройная, в черном халатике с белым воротничком, с пышными золотисто-каштановыми волосами, и чуть заметно улыбается в ответ на устремленные на нее взгляды. Дежурный открывает дверь, и учительница, кивнув вам, входит в класс, а вы идете за ней, и дылды с последних парт подталкивают друг друга, рассматривая ее стройные ноги.

Но ты был так в нее влюблен, что даже не осмеливался подумать о том, что она женщина. Может быть, она и не была так хороша собой, как казалось тебе и твоим товарищам, но это была единственная женщина, имевшая доступ в вашу гимназию-тюрьму, единственная женщина среди стольких хмурых мужчин и крикливых мальчишек. Разумеется, ты не был исключением. В нее были влюблены все гимназисты. И все-таки всем было ясно, что если у нее есть любимчик, то этот любимчик ты. Это было, быть может, не слишком педагогично с ее стороны, но это знали все.

Все началось с твоего реферата. Твоего первого «труда» — тетрадки, надписанной большими неровными буквами: «Мышление и познание». Учительница спросила, кто хочет написать реферат на эту тему, но весь класс притаился, потому что никто не хотел терять время на разные рефераты. Тогда ты единственный поднял руку. Учительница внимательно посмотрела на тебя, словно только сейчас тебя заметила, улыбнулась ободряюще и назначила срок.

Ты совершенно не представлял себе, что ты должен написать и как ты это напишешь. Ты просто поднял руку, почти не подумав, очарованный красивым белым лицом в ореоле золотых волос и уже смутно покоренный притягательной силой этой чудесной науки, психологии. Незадолго до того ты читал одну книгу о Бергсоне, и поскольку эта книга произвела на тебя сильное впечатление, ты попытался обосновать в своем реферате теорию интуитивного познания.

Подошел назначенный учительницей срок, и вот как-то раз, когда вы вошли в класс и шумно расселись по партам, она спросила:

— Александров, вы приготовили реферат?

— Приготовил, — сказал ты и встал.

— Тогда сегодня вместо урока мы послушаем, что написал ваш товарищ.

Она заставила тебя выйти к кафедре, и ты первый раз оказался лицом к лицу с классом, если не считать тех часов, что ты простоял в углу на уроках латинского. Поэтому ты чувствовал себя очень неловко, тем более, что учительница села, как гимназистка, на первую парту и не сводила с тебя глаз. Ты читал по тетрадке, стараясь быть спокойным, но щеки у тебя горели, а по спине неприятным ручейком стекал пот. Ты читал, стараясь сосредоточиться на излагаемых тобой мыслях, и постепенно тебе это удалось, и ты перестал стесняться того, что учительница на тебя смотрит и что ты показываешь свою эрудицию притихшему классу. Кончив, ты, почти совсем уже успокоившись, поднял голову и увидел, что теперь взволнована учительница, глаза ее блестят, а белое лицо слегка порозовело.