Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

— Вообще об этом можно написать целую книгу, — соглашается врач, которой уже слегка наскучило твое философствование.

Она не знает, что ты, по сути дела, пишешь эту книгу, вернее, когда-то начинал ее писать. Она будет называться или она называлась бы «Психология чувств», и, хотя книга не вышла и даже не закончена, ты видишь небольшого формата томик в черном переплете со скромными темно-синими буквами: «Психология чувств».

Врач идет к двери и на пороге сталкивается с сестрой, которая разносит лекарства. Ты глотаешь розовые таблетки, а сестра говорит тоном заговорщика:

— Подойдите к окну. Только не стойте на холоде.

Она выходит, а ты бросаешься к окну и видишь, что внизу на аллее стоят дети с покрасневшими носишками и слезящимися на ветру глазами и бог знает с каких пор ждут, когда ты покажешься.

Ты быстро открываешь окно. Ветер действительно стал теплее, не такой холодный и мертвящий, как вчера.

— Папа! — кричат девочки почти одновременно.

Малышка опять закутана в розовый шарф, оставшийся после Сашки, на Кате серое короткое и обтрепанное пальтишко.

— Зачем вы снова принесли лимоны? — спрашиваешь ты, чтобы тем временем справиться с собой. — Катенька, не покупайте больше лимонов, денег не так много.

— Наша учительница тоже болела гепатитом и говорит, что тебе надо есть много лимонов, — отвечает Катя.

— Папа, ты правда будешь целый месяц лежать? — спрашивает Анче.

— Глупости. Ничего не известно. Могут выписать и раньше.

Ты стоишь у окна, смотришь на девочек, и сердце сжимается оттого, что ты не можешь протянуть руку и погладить круглое личико Анче или обнять худенькие плечи Кати. Дети тоже смотрят на тебя с аллеи большими встревоженными глазами, и вы молчите, потому что трудно придумать, о чем разговаривать на таком расстоянии, пока ты наконец не говоришь:

— Ну, не стойте больше на ветру. Приходите, только когда тепло.

— Очень тепло, папа, ничего, что ветер, — говорит Анче.

— Анче, слушайся сестру. И не покупайте больше лимонов.

Ты машешь им рукой, и они идут, но младшая все оглядывается, и поэтому ты стоишь у окна, пока они не заворачивают за угол дома.

«Слушайся сестру». Глупости. Как будто это самое важное.

— А-а-а, придется окошко забить! — слышишь ты за спиной добродушный бас главного врача.

— Если вы все так и будете стоять на холоде и прижимать печень к подоконнику, мы перестанем вас лечить, — говорит палатный врач.

Больной закрывает окно, молча вытягивается на кровати и подымает пижаму.

Санитарка вносит пакет с лимонами.

— А, лимоны, это хорошо, — гудит врач. — Ешьте лимоны.

— Да он их не ест, — вмешивается санитарка. — Вчера ему принесли пакет, так и лежит.

— Ешьте лимоны… — повторяет врач, ощупывая печень.

Человек в пижаме ничего не отвечает. Как он может им это объяснить? Лимоны от детей для него все равно что букет цветов. Кто станет есть цветы?

Врач заканчивает осмотр и идет к двери, сопровождаемый двумя женщинами. «Сказал бы хоть, как он меня нашел», — думает больной. Он встает, достает из пакета лимон и после короткого колебания разрезает его. Потом он выжимает сок в стакан. Раз надо есть лимоны, он будет их есть. Главное — поправиться. Он выпивает сок залпом и морщится. Страшно неприятно. Если бы эти лимоны были не от детей, он наверняка выбросил бы их в корзину. Лимоны… Пища больных. Целебный плод… Он ненавидит лимоны еще со времен дяди Бориса.

Дядя Борис пролез в твою жизнь совершенно незаметно, ты и оглянуться не успел. Разумеется, на тебя ему было наплевать, он обхаживал твою маму. Этот Борис был двоюродный брат одной богатой заказчицы, которая, очевидно, и сыграла роль сводни. Так или иначе, дядя Борис стал таскаться в дом каждую субботу и водить твою маму по разным театрам и кино. Театрам и кино, которые заканчивались поздно ночью.

Ты к этому времени прочел уже достаточно книг, чтобы понимать, что за «дядя» этот тип. Есть на свете люди, которым ничего не стоит увести у тебя даже твою собственную мать. Ты, разумеется, платил ему той же монетой, сердито глядя на него и никогда не здороваясь.

— Боже, Петё, ты совершенно невыносим, — говорила после таких демонстраций мама.

— Какой есть. И я терпеть не могу твоего Бориса.

— Ну что тебе сделал дядя Борис?

— Никакой он мне не дядя.

— Ладно, но что он тебе сделал?

— Ничего не сделал. Просто я его не выношу. Если ты уж так хочешь знать, я тебя к нему ревную.

Мама смотрит на тебя, опешив, потом смеется своим мягким негромким смехом: