Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Собрался ехать в середине августа, после сдачи вступительных экзаменов. Сообщил письмом о своем намерении Гоцицидзе, поинтересовался новостями, спросил о Тубике, передал приветы девчатам, назвав всех поименно и, чтобы хоть что-либо узнать об Айне, сделал поручение Леше: встреть и передай привет персонально да доложи об исполнении мне письменно. Намеревался вложить в конверт еще один конвертик для Айны, но передумал: все равно ехать, зачем лишние разговоры и подозрения.

Ответ, написанный рукой Бедриса, буквально ошеломил. Оказывается, заставу ликвидировали, поделив фланги между соседними, замполита Старшинова списали в запас по сокращению, теперь у них и новая застава, и новое начальство, и новые люди - ребят с заставы, кого не пустили под дос­рочную демобилизацию, порассовали по иным заставам. Гоцицидзе тоже попал под сокращение, две недели назад проводили, теперь он, Бедрис, получил ефрейторскую лычку... Боже мой, как все изменилось за каких-то два месяца! Теперь и остановиться где - проблема... Но самое грустное, Бедрис сообщил, что Тубика после его отъезда будто подме­нили, никого не хотел признавать за хозяина, приехал новый начальник заставы и приказал пристрелить как бесхозного, давно списанного. Из письма узнал также, что на прожектор вскоре после его отъезда приходил белогвардеец и очень был расстроен, что уехал не попрощавшись, а он собирался подарить какие-то книги. Бедрис докладывал, что все его приветы переданы девчатам, кроме Айны - она уехала из деревни, устроилась в какой-то мастерской при быткомбинате в Кингисеппе и практически тут не бывает. Последняя, самая важная для него весточка, кольнула непонятной болью - вроде ревности, вроде тревоги: а если?! Бывало, уезжали, чтобы через полгода возвратиться с ребенком на руках... Вновь загадка, тайна, задачка со сплошными неизвестными...

Ни тогда, ни сегодня через столько лет он не может ре­шить ту задачку, разгадать оставленную Айной загадку. Первая женщина, у которой он был первым мужчиной, так и осталась загадкой. Только она знает тайну, если была та тай­на...

***

Закурил, подошел к окну. По небосводу бежали уже толь­ко жиденькие ошмотья туч. Значит, отбушевала Балтика, укрощает свой нрав, успокаивается. Утомленное море при­смирело, лениво почесывает помятые бока о прибрежные камни, через день-два впадет в штилевую дрему, начнет ко­пить силы, чтобы через некоторое время вновь броситься в свое извечное яростное наступление на берег. Море не меня­ется. Меняются времена, меняются нравы, меняются люди, меняются... Где-то, видимо, обрушились от усталости метал­ла, солоноватых ветров железные конструкции вышки, раз­валилась от старости их хата-казарма, раскрошились бетон­ные опоры прожекторной площадки... Нет прожектора, нет границы, нет пограничников, охранявших на стратегически важном направлении рубеж великой державы от агрессив­ных натовцев. И великой державы нет. Ее осколочек, где издревле жил народ по имени эсты, стал государством, и по­рядки там определяют сами эсты, а не пришлые генералы и полковники. Граница уродливым рубцом пролегла совсем в ином месте - между Нарвой и Псковом. И охраняют ее эсты не от кровожадных натовцев, а от бывших генералов и полковников, былого старшего брата, которому так и не хватило ума и такта стать настоящим старшим братом.

Может, и деревеньки той нет - уже тогда на ней лежало тавро запустения и вымирания. А может, выжила, возроди­лась, как и сама маленькая эстонская нация, которая так от­чаянно боролась за свое выживание ...

Неизменными остались, видимо, лишь сааремские камни - огромные, большие, средние, совсем маленькие, каждый со своей неповторимой формой, конфигурацией, цветом, от­тенками, даже характером. Они и сегодня стоят перед глазами с необычайной выразительностью - до трещинок, про­жилок, царапин, которых и он наделал немало, забавляясь стрельбой по выброшенным морем буйкам. Будто бы уже и наука признала, что между людьми и предметами, с которы­ми они соприкасаются, возникают невидимые связи, инфор­мационные «ниточки», и предметы не только помнят, но и постоянно отслеживают тех, с кем установлены те связи, повязаны информационными «ниточками». Может, потому и стоят с такой выразительностью перед глазами, не дают забыть о себе сааремские камни. Конечно же, и те плоские вздыбленные великаны на Айнином островке, которые, рас­ступившись, дали приют, стали невольными свидетелями их с Айной безгрешного грехопадения, начала, зародыша так и не познанной великой тайны. А может, так и надо было - пусть тайна и остается тайной, загадка - загадкой. Что, в конце концов, могло перемениться, что могло поменяться? Возможно, могло, а скорее всего, и не могло - кто его знает... Может, и не было никакой тайны, была лишь загаданная Айной не поддающаяся разгадке загадка, чтобы самой для него навсегда остаться загадкой и тайной. И хорошо, что не разгадал. И видимо, хорошо, что не собрался в поездку на Сааремаа. Единожды ли было: возвращаешься в памятные места, смотришь, но видишь уже другими глазами, в ином измерении, в иной подсветке - и возникает разочарование от прежнего восприятия, одно накладывается на другое, начи­нает блекнуть, мельчать, стираться из памяти навсегда.. Стертое из памяти умирает, и ты вместе с ним беднеешь, умираешь. Пока оно живет - можешь вызвать в памяти, воз­вращаться сколько захочешь и когда пожелаешь.