Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

***

С наступлением долгих дней работы поубавилось. В кон­це мая давали один-два «луча», а в первой декаде июня вовсе перестали. Поступила команда везти прожектор в отряд на плановую профилактику и ремонт. Сняли с колодок свой «ЗИС-5», переключили с «генератор» на «ход». Соболев с трепетной радостью - наконец порулю, выехал из гаража, покатались, съездили на заставу за продуктами, затем Собо­лев задним ходом пристыковался вплотную к прожекторной площадке, выкатили прожектор в кузов, закрепили, зачехли­ли, назавтра утречком втроем, оставив Шпаковского и Бедриса, поехали в Кингисепп.

Прожектор и машина не требовали никакого серьезного ремонта, кое-что подмазали-подкрутили для проформы и, прокантовавшись неделю, возвратились своим ходом. Зака­тили прожектор на место, а на машине, прежде чем вновь поставить на колодки, накатались вволю - у каждого, кроме Бедриса, были водительские права. Но он и без прав научил­ся.

Летом перезнакомились, знал в лицо и по имени почти всех жительниц деревни, в первую очередь, конечно, девчат. По шефской помощи ходили на сенокос. Польза от них была небольшая, поскольку держать косу умели только он и Шпа­ковский, а сгребать, укладывать скошенную траву на вешела было кому и без них. Но через пару дней заправски махали косами и Соболев, и Бедрис, и Гоцицидзе. Правда, некто один по очереди, как в наказание, оставался на прожекторе. Очень пригодилась отцова наука клепать косы. Практически этим и занимался - чего-чего, а камней в траве хватало. По­года удалась как по заказу - сухая, солнечная, сено высыха­ло и без вешелов. Женщины и девчата складывали в копны, а под вечер, намахавшись косами, помогали грузить на по­возки и возить на сеновал.

Сеноуборка была всем в радость, сопровождалась хохо­том, шуточками, какой-то душевной просветленностью. И в придачу - узаконенное ведро молока с фермы.

По выходным и в праздники девчата приходили на их во­лейбольную площадку. Возникали сборные женско-мужские команды. Сначала играли с азартом, всерьез, на победу, за­тем начинали баловаться, хохмить, подыгрывая соперницам или соперникам, выбивали мяч как можно подальше, чтобы кто-то бежал под общий хохот. А потом выносили старень­кую разлаженную гармошку, на которой никто из них, му­жиков, не умел играть. Гармошку брала одна из девчат, и Бог весть под какую мелодию, если можно назвать мелодией то, что мог выдать этот хрипатый, без двух клавишей, инст­румент, начинали танцы.

Выходных ждали как самых больших праздников, а праздников - как самых удачных, веселых выходных.

Бросалось в глаза, казалось странным, непонятным: стоит появиться пожилой женщине, как девчат будто подменяют - смиреют, перестают разговаривать, даже понимать по-русски. И тогда они, военные, превращаются в безъязыких болванов, слушают непонятную речь, невразумительно мор­гая глазами. Многие слова, отдельные выражения они, пре­жде всего Шпаковский и Соболев, понимали, но не настоль­ко, чтобы хоть приблизительно уловить смысл, суть разго­вора. Гоцицидзе тот вообще не мог выговорить ни одного эстонского слова, кроме с диким акцентом «тэрэ» и «ятайга». Не многим дальше шли познания в эстонском и у него, Бакульчика, и девчата говорили при нем, не стесняясь, лу­каво подмигивая и похихикивая. Страшно дискомфортно, когда чувствуешь, видишь: говорят о тебе, возможно, обговаривают, а ты - ни бум-бум, стоишь и глупо моргаешь, вымучивая идиотскую улыбочку.

Прошлой осенью в автобусе, вслушиваясь в звучание эстонской речи, возникло желание непременно выучить язык. Теперь, то и дело попадая в положение безъязыкого болвана, оно превратилось в одержимость. В библиотеке на заставе отыскал русско-эстонский разговорник - не очень объемная книжечка с самыми ходовыми словами, чрезвычайно удобная, что эстонские слова означены латинкой и кириллицей с ударениями, производными, падежными особенностями. Поставил себе программу-минимум: кровь из носу, пятнадцать слов в день - назубок! Выписывал в блокнотик самые нужные, зубрил, оставаясь наедине, бормотал или произносил вслух, складывал слова в предложения, тут же вылавли­вал недостающие и заучивал в первую очередь. Труднее всего давались падежные окончания, а падежей в эстонском в два раза больше, чем в русском, и реально, что всех нюан­сов, тонкостей языка ему не осилить, его эстонский будет сквернее, чем русский у Гоцицидзе, тем не менее не прошло и месяца, как стал улавливать смысл разговора, а вскоре уже понимал почти все. Но продолжал прикидываться безъязы­ким. Игра нравилась, хотя все время ловил себя на том, что это не совсем прилично. А им что, прилично? Иногда девча­та настораживались, перекидывались: мол, похоже, этот что-то соображает, но успокаивались - да откуда ему сооб­ражать?! Чего только не наслушался о себе, о своих орлах! И когда однажды вмешался в их довольно пикантный разго­вор, зашпарил на своем безнадежном эстонском, эффект превзошел все ожидания: онемели с вытаращенными глаза­ми и раскрытыми ртами, немного очухавшись, с визгом раз­бежались, чтобы с неделю обходить стороной, не попадаться на глаза. Потом удивлялся, как они его не поколотили.