Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Часа через три-четыре каптерщик появился вновь и пере­дал приказ следовать в кабинет начальника заставы.

За столом сидел пожилой, крепкого телосложения пол­ковник с голой, как колено, головой, зарубцевавшимся шра­мом на щеке и голове. В стороне на стульях - мрачные, как после взбучки, Мазурин и замполит.

- Садись, сынок, рассказывай... - на удивление совсем по-штатски, мягко, даже доброжелательно встретил полков­ник. - Как тебе удобнее: мне одному или в присутствии младшего и старшего лейтенантов?

- Как прикажете... Младшему лейтенанту я уже все рас­сказал, а старший лейтенант не спрашивал, - ответил обре­ченно.

Заметил: замполита передернуло от его слов, бросил злой взгляд, еще гуще краснея, мрачнея.

- Что ж, побеседуем, как говорят, тет-а-тет, - прочел его желание полковник, обратился к Мазурину и замполиту: - Дайте мне возможность побеседовать с рядовым Бакульчиком наедине...

Мазурин и замполит неохотно вышли за дверь.

Хотя полковник встретил его доброжелательно, но осо­бенного доверия к нему не было, тем более надежды на по­мощь. Чем он может помочь? Вооруженное нападение на командира - не шуточки. Но в глубине души слабенький голосок подавала крошечная надежда: может, хоть поймет, а поймет - найдет хоть какую возможность облегчить участь... По возрасту, рубцу на щеке и голове, широкой четырехряд­ной орденской колодке видно, что фронтовик, а у фронтови­ков куда больше человечности, понимания, чем у не нюхав­ших пороха. Вот посчитал нужным приехать почти за две сотни километров выслушать рядового, а свой замполит и глаз не показал, даже узнать не пожелал, по какой причине его коммунист попал в беду. Не-е-т, не комиссар, не партий­ный вожак этот старлей с красным дипломом. Бегает вокруг Мазурина, как собачка, льстиво в глазки заглядывает, потворствует всем его дуростям, хотя и в звании повыше, и полномочиями ого какими наделен! За два месяца так и собрался побеседовать, выслушать своего коммуниста. Хотя здесь их по пальцам пересчитаешь: сам, старшина, каптерщик да он, Бакульчик. Поговорил бы, поинтересовался - знал, что по ночам в казарме творится, что выделывают сержанты, принял бы меры...

- Ну, что молчишь, сынок? - выжидающе посмотри полковник. - Рассказывай откровенно, искренне, как сын отцу, как коммунист коммунисту. Я понять хочу...

Не знал, с чего начать, какой взять тон. Помолчал еще минутку и - будто прорвало: где с горечью, где с отчаяньем выложил полковнику все, что накипело за эти два месяца. Это был и крик души, и исповедь - одновременно. Полковник слушал молча, не перебивая, взглядом побуждая на откровенность, изредка что-то уточняя, но его лицо оставалось непроницаемым, лишь иногда пробегало хмурое облачко или слегка вздрагивали густые, щетинистые брови, менялась острота взгляда.

Выговорившись, он, Бакульчик, почувствовал облегчение.

Полковник встал, молча, задумчиво прошелся по кабинету, зашел сзади, положил руки на плечи:

- Не опускай нос, казак, не паникуй! Паника - худшее, что может быть для людей в погонах. Честно говоря, у меня возникает желание стянуть с тебя штаны да высечь хорошенько солдатским ремнем, чтобы неделю не мог сесть на мягкое место. Это же додуматься: дуло в рот! Жизнь, сынок, дается только раз, и за нее, как бы она сложна и тяжела ни была, зубами надо держаться. Кто-кто, а я, поверь, это хорошо знаю, в таких переплетах побывал - тебе и не снилось. Да, за честь и достоинство надо сражаться, но не такими методами, как ты. Слава Богу, обошлось царапиной. А если бы... С оружием не шутят, сынок. Запомни, заруби на носу на всю жизнь... Ну, а теперь... Иди и продолжай службу. А мы прикинем, что делать дальше...

Похоже, обошлось. Понял, худшее, чего ждал, пронесло вроде бы... Вышел от полковника окрыленный, но тревоги угнетающая неопределенность, до чего они домозгуют, что решат, чем все кончится, продолжали саднить: без всяких последствий, будто ничего и не случилось, конечно же, ос­таться не может...

На заставе после приезда полковника Белобородова сразу же ощутились перемены. И главное - улучшилась кормежка. Свернули до раза в неделю походы на остров Мощный, и то на аэросанях в хорошую погоду, днем. Притих со своими дуриками Мазурин. А сержанта сразу же отправили в штаб отряда, списали в запас, поскольку впал в те же грехи, за ко­торые разжаловали и исключили из партии. Это сообщил замполит, ни с того ни с сего пригласивший к себе на квар­тиру побеседовать по душам в неофициальной, неформаль­ной обстановке.