Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Понемногу занимался рассвет, и на душе светлело. Хар­ламов все чаще и чаще требовал привалов. «Бандуру» и ба­гор тащили по очереди. Усталость с рассветом сменилась неодолимой сонливостью. Впервые в жизни дремал на ходу, нагруженный, как ишак. «Бандура» водила из стороны в сторону, но шел и форменным образом спал. И вдруг - спо­ткнулся, рухнул, раздался треск. Дрему мгновенно как рукой сняло: сломал правую лыжу! Отлетел бы нос или кусок сза­ди, а то посредине, прямо под валенком!

Усложнялось все неимоверно: на одной лыже не пойдешь и обломки не выбросишь - Мазурин уж точно пошлет ис­кать, потребует доказательства, что не сломал нарочно. И связать обломки нечем - расползаются, тащить - одна моро­ка и нервотрепка.

Отдыхали чуть ли не у каждой вешки. Багор и «бандуру» остаток пути тащил Харламов. На заставу добрались с большим опозданием, чуть живые. Присел в дежурке и сил не оставалось подняться. Харламов пошел в разведку к повару. Тем временем в дежурку заглянул командир отделения, при­казал:

- А ну, бегом на «тактику»! - И слушать не стал, что только вернулся из наряда, без завтрака и обеда.

Все три командира отделений были из разжалованных в сержанты лейтенантов. Здесь им дали возможность добросо­вестной службой искупить вину и вернуть звездочки на по­гоны. И они усердствовали, особенно этот - русский с ли­товской фамилией, у которого кроме звездочек отняли еще и партбилет. Он почему-то сразу же, почти патологически не­взлюбил его, Бакульчика, изводил придирками, оскорблени­ем, унижением. Даже кожей чувствовал его постоянную враждебность.

Ничего не оставалось, как выполнять приказ. На плацу сержант что-то требовал, но он плохо соображал, чего тот хочет. Звенело в ушах, подкашивались ноги, в глазах мель­тешило что-то розовое, реальность чередовалась с каким-то полуобмороком.

- Встать! Ложись! Встать-ложись! - долетал откуда-то злорадный голос сержанта, и приходило понимание, что ко­мандир отделения отдает команды перед строем ему одному.

- По-пластунски вперед! Не так, мешок с дерьмом! Отста­вить! Мордой в снег, в снег! Вот так...Почувствовал на затылке сапог, с силой толкающий лицо в жесткий, шерша­вый снег, и еще что-то солоноватое на губах - кровь или слезы? И вдруг какая-то дьявольская сила пронзила все су­щество, пружиной взбросила на ноги. Не соображая, что де­лает, саданул карабином с откинутым штыком в истязателя... Больше ничего не помнил. Разве что испуганное лицо Мазу­рина, его визгливое «три-и-и-бунал!», да и то как во сне...

Очнулся от холода, в кромешной тьме, не понимая, где находится. Пощупал вокруг, наткнулся на стеллажи с аму­ницией - в каптерке. Мгновенно вспомнилось все - и охва­тил ужас: нападение, может, и убийство командира!!! Лет десять - как минимум. Практически вся жизнь... Не-ет! Но где же выход? Нет никакого выхода, тупик. Один выход: патрон в патронник, дуло в рот...

За дверью послышались шаги и голос Мазурина:

- Открывай!

Дважды щелкнул ключ в навесном замке, с грохотом упала железная перекладина, открылась дверь - на пороге стоял бледный Мазурин и из-за его плеча выглядывала посвежевшая после «учебки» физиономия товарища по партии, с застывшей гримасой осуждения.

- Докладывай, как все было! - потребовал Мазурин. - Честно и самым подробнейшим образом...

- Что с сержантом, товарищ младший лейтенант? - спросил прежде чем докладывать.

Мазурин ответил не сразу, видимо, раздумывал: сообщать или не говорить?

- С сержантом-то ничего - царапина на ребрах. Увернулся. Повезло обоим, суки! - Взвизгнул раздраженно: - Я тебе или ты мне должен докладывать?

Слава Богу, подумал с облегчением, и начал рассказывать, как все было.

Мазурин выслушал молча, угрюмо спросил:

- Почему мне не доложил? Или замполиту?

-Вы же не раз предупреждали: слушать и разбирать жалобы на сержантов не будете. Да и поздно было докладывать, - обреченно пожал плечами.

- Мало что говорил, а доложить был обязан! - Мазурин вскочил, как ужаленный, выругался матом, приказал каптерщику накормить, сводить, если надо, в туалет. Постоял минуту молча и озабоченно сообщил: - На ЧП выехал начальник политотдела полковник Белобородов. - Сплюнул в сердцах: - Велика честь! Хватило бы следователя с конвоем...

От приезда начальника политотдела ничего хорошего не ждал: факт есть факт, никуда не попрешь... Пришло глухое безразличие - чему быть, того не миновать... Кажется, уже не очень и жалел, что случилось: сколько же можно терпеть измывания, издевательства?! Скотина и та не выдержит. Рано или поздно, а должно было взорваться... Взорвалось и всю жизнь взорвало. Тюрьма... Нет, в тюрьму он не пойдет. И начинал думать, как использовать момент - ворваться в дежурку, схватить карабин, патрон, поставить точку... Но судить будут невиноватого парня за необеспечение сохранности оружия.. Надо придумать что-то другое... Принесенную каптерщиком «кирзу» отодвинул в сторону, выпил ста­кан мутного компота, надкусив кусочек хлеба. Не трогало, было невероятно безразлично, что товарищ по партии, кол­лега по «учебке» молчит враждебно, смотрит как на прока­женного...