Феликс Кандель - День открытых обложек

И не обновляйте его, то помещение, не зазывайте каменщиков-столяров-электриков: выдохи сохранятся, липучие выдохи прежних постояльцев, чтобы по ночам вскидываться в непокое. Въезжать надо в новое жилье, непременно в новое, если, конечно, по возможностям.

Объявился гость в доме, обошел комнаты с коридором, сказал:

– Музыка у них. Цветы. Потолки высоченные. В таком обитании можно любить эту землю…

Над головой окно на покатой крыше. Громыхает при сильных ветрах, может сорваться – дождями зальет стол, компьютер, фотографии на стене. Подвязал накрепко веревкой, конец провисает до пола.

– Укоротил бы, – советуют редкие посетители.

– По этой веревке, – разъясняю, – можно взобраться к вратам Небес. Если очень уж приспичит. Или раскроются небесные дали, опустится с поручением зачарованный посланник. Допустимо и такое.

Глаз щурят привычно, губы кривят в ухмылке, и остается предположить, что они рано вышли из детства, а может, там не были.

– Раскроются Небеса – и какая тебе корысть?..

Благодушные. Снисходительные. В благополучии живущие, в благоразумии дни проводящие. Воинственные наклонности отсутствуют, силы утеряны к отражению неприятеля, неприятель тоже утерян – к спокойствию души и упитанности тела.

Ответить неспешно и обстоятельно:

– У вас свой бисер, в который играете. У меня свой. Оставьте право на выдумку, большего не прошу. Без воображения кому мы потребны?

Сказано-припечатано: «На вербе груши не растут».

Очень даже растут!

Вымысел таится по соседству. Следует распознать его, чтобы не ушел вслед за веком, устаревший, невостребованный, обреченный на забвение.

Как же он переполнен, мир вымыслов! Сколько в него набилось, натолкалось – не протиснуться! Прорваться бы в глубь страницы‚ обдирая бока‚ вписать окружающих в вечные свои фантазии‚ с ними вписаться самому.

– Остепенись‚ сочинитель! – кричат привядшие‚ спёкшиеся‚ наспех залатанные. – Хватит уже кудесить! Дай мы тебя состарим‚ ну дай! Не дашь состарить, дай усредним. Дай же себя усреднить‚ живущий своим усмотрением.

Реки впадают в моря в несбыточном желании излиться без остатка. Еноты впадают в спячку, передремать свои дни. Люди впадают в грех‚ тоску‚ меланхолию, а счастливые впадают в детство. Вернее так: сначала впадают‚ а там уж становятся счастливыми. В окружении крохотных откровений.

– Отдохни от этой мысли‚ – выговаривают завистники с укороченными сердечными порывами‚ которые отпали от стола утех‚ а полагают‚ что их оттерли. – Подойдет день – выпадешь в осадок.

– Характер мой неустойчив. Настроения прерывистые. Желаю чтобы теперь. В том самом детстве.

Даже цыпки на руках проступили‚ заедки на губах‚ веснушки по лицу и прыщики возмужания. Туда‚ непременно туда, в обогретую заветную пазушку! Где одежды на вырост, заботы на выброс, где ластятся нестрашные звери‚ к ночи нашептываются сказки‚ где босиком по траве – не уколешься‚ с разгона на бугор – не запыхаешься‚ с разбега в глубины – не наплаваешься.

Дети разглядывают мир через незамутненный кристалл.

У взрослых натекает темная вода «катаракт».

Отправиться к мудрому старцу, посетовать:

– Открываю глаза с рассветом, гляжу на небо: ну и подарок! А дальше? Что дальше? С утра в заботах‚ к вечеру в огорчениях‚ ночами в опасениях…

Старец вздохнет:

– Научись с этим жить.

Реки поворачивают вспять‚ и они никуда не впадают. Енотов отлавливают на мех‚ и им более не до сна. Счастливых вытряхивают из детства в муках привыкания, но у сочинителя свой резон.

– Обманываем любые ожидания. Везде и во всем, сообразно с причудами души. Обманем и ваши, дайте только повод.

Сочинил как-то такое: «Костик к отцу пристает: ”Тебе сколько лет?” – ”Двадцать семь”. – ”Нет, тебе сорок пять”. – ”В сорок пять не смогу с тобой кувыркаться. Выбирай: двадцать семь и кувыркаться, сорок пять – и с трудом”. Костику задача: ему и повозиться охота‚ и правда важна. ”Мне двадцать семь‚ – повторяет отец. – Мне долго будет двадцать семь. Затем сразу сто”…»

Постарел автор и через десятки лет повторил ту тему. В другой уже книге.

«Ая интересуется: ”Тебе сколько лет?” – ”Двадцать семь” – отвечает дедушка. ”Неправда. Тебе за семьдесят”. Искушает: ”Решай сама. Двадцать семь – могу с тобой путешествовать. За семьдесят – нет больше сил”. Сказала: ”Ладно уж, двадцать семь”.

– Я девчонка еще молодая, – напевает дедушка в полноте ощущений, – но душе моей тысяча лет…»