Эрик Нойч - Мир на Востоке

А произошло вот что: инженер Дортас покинул республику. Тотчас после визита гостей с Рейна он взял очередной отпуск. На комбинате все были уверены в том, что он проводит его со своей семьей в доме отдыха в Тюрингии. Но Дортас, хоть и взял путевки, в дом отдыха не поехал. Вместо этого он сел в поезд и прямым ходом направился в Западный Берлин.

Эрих никогда не верил в бога — его родители, убежденные социал-демократы, для которых существовал лишь один кумир — Бебель, воспитывали сына в атеистическом духе. Поэтому и рождество не вызывало в нем никаких особенных чувств — он любил этот праздник за то, что можно отдохнуть от работы, выпить хорошего вина, вкусно поесть — Халька была прекрасной кулинаркой и знала рецепты приготовления многих литовских блюд. Скажем, традиционного рождественского гуся она начиняла не яблоками, а луком и маринованными вишнями. Они с Берндом ели да похваливали.

Однако на сей раз мирный семейный праздник был испорчен.

У многих на комбинате побег инженера вызвал просто шок. С Гербертом Бухнером теперь разговаривать и вовсе стало невозможно. Встретив Эриха Хёльсфарта, он накинулся на него:

— Кому теперь вообще можно доверять? Мне? Тебе? Ведь Дортас был моим начальником, столько лет бок о бок проработали, все его задания я первым долгом выполнял. А теперь что? Сколько он в своей голове унес — это же не восполнишь. А ты все со своей мурой пристаешь! — Бухнер махнул рукой, повернулся и пошел прочь. Плечи его дрожали, и Эриху даже показалось, что этот сильный и грубый человек вот-вот расплачется.

Нет, в этот раз на рождество покоя в душе не было. Бернд и Халька намертво приклеились к голубому экрану: брат смотрел спортивные передачи, а Халька — развлекательные фильмы, уже сожгли все свечи — последнее напоминание о старых рождественских традициях. Эрих устроился в комнате брата и разложил на столе записи — хотел подсчитать простои. Так он просидел несколько часов, и постепенно кое-что стало проясняться. Прежде всего обнаружились скрытые резервы.

Спать они легли уже за полночь. Халька в последнее время пополнела, округлилась, и это нравилось Эриху — что хорошего, когда у женщины кожа да кости…

— Надо нам наконец ребенка родить, — сказал он.

— Ты с ума сошел? Мне только двадцать, успеем еще.

— А ты посмотри, какая чудесная малышка у Ахима с Ульрикой.

— Не хочу я сейчас на себя такую обузу взваливать. Я тебе давно хотела сказать: мне на фабрике предложили пойти после Нового года на курсы повышения квалификации.

Эрих отвернулся. Рождество было вконец испорчено.

И у Ахима праздник не удался. По вине Ульрики. А может быть, и его матери.

С малюткой в коляске они на поезде добрались до Граубрюккена, а оттуда пешком под дождем и снегом шли до Лерхеншлага. По разбитой дороге, увязая в грязи, то и дело вытаскивая из луж коляску, усталые и замерзшие, они добрались наконец до поселка. В доме у матери Эриха было не слишком тепло. Кафельная печь, правда, пылала, но в старом доме, давно нуждавшемся в ремонте, дуло из всех щелей, холодом тянуло и от рассохшихся оконных рам. Ульрика боялась, что Юлия может простудиться, ведь ей не было и двух месяцев. Она очень не хотела уезжать из дому на рождество, но все-таки уступила просьбам Ахима, которому неудобно было оставлять мать на праздники одну. Кроме того, она все время писала им, что мечтает увидеть внучку. Правда, Ульрика говорила, что мать Ахима и сама могла за эти два месяца к ним выбраться.

Ахим терпеть не мог играть роль буфера между женщинами. Он догадывался, хотя мать никогда об этом не говорила, что она мечтала совсем о другой невестке — простой рабочей девчонке, с которой ей легче было бы найти общий язык. Может, тогда она смогла бы передать им дом и сад, ради которых они с мужем надрывались всю жизнь. Да, вернулся бы с войны ее старший сын, Лотар, он занял бы место отца, а Ахим спокойно шел бы своей дорогой. Эти мысли только растравляли матери душу. Ей не оставалось ничего другого, как примириться со своей судьбой. Единственное, чего она ждала от сына, — чтобы не забывал отчего дома и хотя бы рождественский праздник проводил вместе с ней.

Она испекла слоеный пирог и рождественский пряник. Ахим украсил елочку (собственно, это была сосна) стеклянными шарами и золотым дождем. Вечером зажгли свечи и под негромкую музыку, доносившуюся из радиоприемника, вручили друг другу подарки.

Однако мирного семейного праздника не получилось. Настроение у Ульрики портилось с каждой минутой, Ночь она проспала в гостиной на жесткой софе, было неудобно, да и Юлия то и дело будила ее плачем. Утром Ульрика встала раздраженная, с головной болью. Воды в доме не было, приходилось носить с колонки. Уборная — дощатая будка между курятником и загоном для козы…