Эрик Нойч - Мир на Востоке

Ульрика чувствовала, что матери Ахима неприятно даже смотреть, как она кормит малышку грудью, — в эти минуты она всякий раз исчезала на кухне.

— Не могу больше, — сказала Ульрика, — сегодня же уеду домой, в теплую и уютную квартиру, где дочка ни в чем не будет нуждаться.

Мать умоляюще посмотрела на Ахима. Ему не хотелось ссориться ни с матерью, ни с женой, он разрывался между ними и не знал, как уладить конфликт.

Ульрика, конечно, настояла на своем. У матери в глазах стояли слезы, но, когда Ахим, увидев это, хотел уже отругать Ульрику, она сказала:

— Все-таки у нас было прекрасное рождество. И пожалуйста, прошу вас, не надо ссориться.

Когда наконец после утомительной дороги они снова оказались в своей квартире, у Ахима возникло ощущение, будто не только они сами, но и их чувства заледенели. У него оставалась только надежда, что ему удастся растопить этот лед в минуты близости. Ахим не хотел торопить Ульрику, боялся за ее здоровье, ждал, чтобы она сама сделала первый шаг. Но втайне он с нетерпением считал дни, вспоминал ее полуоткрытые губы, нежный взгляд, слова, которые она шептала ему в пылу любви. Ему казалось, что после рождения маленькой Юлии они стали еще ближе друг другу. Когда он смотрел, как Ульрика прикладывает малышку к своей налитой молоком груди, на него накатывала волна нежности.

Он понимал, Ульрику мучают мысли о работе. Ее декретный отпуск кончался, и ей предстояло выйти на работу еще до Нового года. Она боялась, что все повторится снова: станут навешивать ярлыки, говорить о протаскивании буржуазных теорий, припомнят ей и то, что она еще в Галле нарушила свой профессиональный долг в угоду личным интересам — уволилась, бросила учащихся в середине учебного года и тем поставила школу в чрезвычайно трудные условия.

Но когда Ульрика после первого дня занятий вернулась из школы (у Ахима была ангина, и он сидел дома), сняв пальто, она бросилась в кресло и стала хохотать как безумная. Даже маленькая Юлия испугалась и заплакала.

— Что с тобой? — спросил Ахим. — Отчего такая истерика? Успокойся, пожалуйста.

— Да ты знаешь, что сегодня произошло? — спросила она.

Ахим пожал плечами: откуда ему знать, что у них там произошло?

— Этот инспектор с калининской бородкой, который меня травил, сбежал на Запад. Всего за двадцать пфеннигов, на берлинской электричке. Интересно, как он там будет бороться с буржуазными теориями?

Да, уже второй случай подряд, подумал Ахим.

Механизм интриги, приведшей к тому, что шеф плавильного цеха покинул республику, оказался крайне прост. Фриц Дипольд организовал расследование, и скоро выяснилось, что средства воздействия были весьма примитивны. Доктор де ла Мотте, глава западногерманской делегации, был безусловно честным партнером и действительно не заметил того, что делалось за его спиной. Можно сказать с почти стопроцентной уверенностью, что организатором этой акции был шофер якобы сломавшегося «опеля»: деятельность его не ограничилась доставкой западногерманских инженеров в Айзенштадт и поисками мастерской, то есть поиски, разумеется, были, но иного рода.

Удалось установить следующее.

Между Дортасом и западногерманской фирмой «Клекнер-Гумбольдт-Дейтц АГ» существовали деловые связи. Дортас был знаком с некоторыми представителями фирмы по лейпцигским ярмаркам и потому во время визита западногерманских инженеров сопровождал их повсюду, проводил с ними все вечера. Однажды, когда они засиделись за полночь, водитель «опеля» предложил подвезти его до дому, в другой раз и вовсе доверил Дортасу руль служебной машины. Все знали, что Дортас страстный автолюбитель, в свободное время без конца возится со своей машиной и, разумеется, восхищается новыми моделями, выпускаемыми в капиталистических странах. Он с интересом слушал западных немцев, объяснявших ему технические преимущества новых марок, об этом сообщил на следствии директор гостиницы в Мегдешпрунге. Когда все западногерманские специалисты, кроме Кестена и шофера, ушли уже в свои номера, разговор с обсуждения марок машин перешел на случаи отравления газом и суд, состоявшийся по этому поводу. Директору гостиницы, подававшему им в этот момент вино, отчетливо запомнилась фраза Кестена: «А вы в самом деле не опасаетесь, что вынесенное судом порицание не скажется отрицательно на вашей карьере? У нас такие вещи немыслимы. Если бы мы строили столь крупное предприятие, как ваше, несчастные случаи были бы, так сказать, заранее запланированы», шофер добавил, что на его месте он чувствовал бы здесь себя довольно скверно…