Эрик Нойч - Мир на Востоке

— Кто тут старший? Немедленно ко мне!

Полицейские оторопели от неожиданности и начали совещаться, как им быть в этой ситуации.

— Нельзя ли побыстрее, господа? — нетерпеливо спросил майор.

Наконец от группы отделился один страж порядка и, приняв серьезный вид, направился к границе. Встав против майора, приложил руку к козырьку.

— Что происходит на вашей территории? — рявкнул майор. — Так-то вы несете службу?! Немедленно наведите порядок! В противном случае я… — майор запнулся, покосившись на погоны полицейского, чтобы определить его чин, — доложу об этом старшему вахмистру и потребую наложить на вас дисциплинарное взыскание. Ясно?

Ахим не мог слышать ответа полицейского, но отчетливо видел, как тот покраснел до ушей, круто развернулся, словно по команде «кру-гом», и зашагал к своим. Последовала горячая перепалка с толпой, причем одному из спорщиков пришлось даже заломить руки за спину. Неизвестно, что уж там говорил полицейский, но факт тот, что камни больше не бросали. Вновь подойдя к майору, полицейский вытянулся по стойке «смирно» и отрапортовал:

— Ваш приказ выполнен!

Созерцая эту сцену, Клер буквально помирал со смеху и, превозмогая душивший его хохот, с трудом проговорил:

— Ай да майор, ай да шельмец… Видел бы это старик Райберт!.. То-то бы порадовался на небесах!

— Ты уж прости, Вернер, — сказал Ахим, уже давно перешедший со старшим лейтенантом на «ты», — но кто такой Райберт?

— Был такой, автор дисциплинарного устава восемьсот восемьдесят восьмого года…

Спустя некоторое время обстрел пограничной линии возобновился, правда уже не камнями, а более безопасными предметами — пачками сигарет в яркой упаковке, апельсинами, а один раз кто-то настолько расщедрился, что запустил палкой венгерской салями. Собравшаяся между тем на западноберлинской стороне толпа теле- и фоторепортеров вожделенно ждала, не соблазнится ли кто-нибудь из строительных рабочих, а то и дружинников этими подачками. Наконец один каменщик доставил им такое удовольствие. Он схватил сигареты и колбасу и как бы в знак благодарности помахал ими над головой. Тотчас застрекотали кинокамеры и защелкали фотоаппараты. Но в следующий момент, взяв на мастерок раствора, каменщик замуровал оба подношения в стену. День спустя шпрингеровская «Бильд» написала: события, происходящие в Восточном Берлине, сильно напоминают нацистский концлагерь. Партийные бонзы под дулами автоматов заставляют берлинских рабочих строить стену…

Кстати, с той стороны бросали и газеты соответствующего толка. Глядя на их подстрекательские заголовки, Ахим вдруг вспомнил фразу, вычитанную когда-то у Фейхтвангера в романе «Семья Опперман»: «Учтите, Эдгар, что у наших врагов перед нами одно большое преимущество: всякое отсутствие порядочности. Потому они сегодня и у власти. Они всегда прибегали к таким примитивным средствам, до которых другие попросту не могут опуститься, ибо средства эти немыслимы ни в одной другой стране…»

Разве не о том же самом говорило происходившее в эти дни на глазах у Ахима на Потсдамской площади и, быть может, в еще большей степени на соседней Коммандантенштрассе, где с крыши «Дома Шпрингера» световая газета круглосуточно распространяла ложь? Разве не являлись нынешние события лишним подтверждением слов фейхтвангеровского персонажа о гнусных методах буржуазной прессы? Ну а кто были те люди, которые с полным сознанием порученного им дела перекрыли границу с Западным Берлином? Слесарь Эрих Хёльсфарт, такой же рабочий, как и те каменщики, что клали стену, старший лейтенант Вернер Клер, бывший электрик, и он, Ахим, сын рабочего, надевший теперь форму дружинника.

Вот где была правда. Все они принадлежали к одному и тому же классу, ставшему правящим в этой стране. И Ахим подумал: когда враги переходят в наступление, первой они пытаются задушить правду.

Как известно, Берлин — большая деревня. Когда так говорят, имеют в виду, что здесь можно встретить того, кого меньше всего ожидал. В справедливости этой поговорки пришлось убедиться и Гарри Клейноду.

Спустя два дня после событий 13 августа, поняв, что пора уносить ноги из ГДР, он сел в поезд и направился в Берлин. Поздним вечером он прибыл на Восточный вокзал, откуда до границы было рукой подать. Клейнод неплохо ориентировался в центре, изучив его еще в те времена, когда был снабженцем, и помнил, что здесь, в районе границы, много всяких темных переулков, через которые глядишь и удастся под покровом ночи проскользнуть в Западный Берлин. И тогда — прощай навеки социализм, адью, государство рабочих и крестьян, в котором не то что на виллу с яхтой, но и на цветочный горшок не заработаешь. А запросы у Клейнода были немалые. Его воображение дразнила заветная сумма в 300 тысяч марок. Однажды он был близок к тому, чтобы ее заиметь, но афера лопнула, и он угодил за решетку да вдобавок лишился жены, которая, собственно, и подбила его на опасное дело.