Миклош Дярфаш - Был однажды такой театр

Ужин обошелся в двести тысяч крон. Дюла молча выложил официанту несколько тысяч на чай. Общение с отпрысками господских семей, привыкшими к бирже и к золоту, а также с пожилыми сановниками, имеющими богатый опыт деловых операций, научило его не воспринимать деньги всерьез.

Оркестр наигрывал модную песенку «У моей малютки черная кожа», оркестранты скалили зубы, саксофонист в упоении вращал своим серебряным инструментом, за барабаном возвышался огромный негр, женщины на танцевальной площадке самозабвенно трясли коленками. Однорукий молодой человек попытался пройти по залу, прося подаяние, но косолапый метрдотель решительно вытолкал его. Какой-то хмельной воротила развлекал своих дам, сжигая над тарелкой десятитысячные купюры.

Отужинав, они вышли на улицу. У ресторана стояло много машин, в том числе и такси. Стало гораздо холоднее. Рассвет обещал быть морозным.

С горы спускались пешком, глядя вниз, на испещренную огоньками долину, обоим казалось, будто город весело подмигивал им. Дюла думал о том, что где-то внизу, среди этих огней, уже верстаются газеты, которые утром разнесут по городу весть о новой театральной сенсации. Вот сейчас, в этот самый момент, его имя печатается в десятках тысяч экземпляров. Он взглянул на девушку, шедшую рядом с ним по слабо освещенной дороге, и спросил:

— Странная все-таки штука — театр, не правда ли?

— Да.

— В такси вы сказали, что не любите его.

— Просто я… — она теснее прижалась к Дюле, словно ища у него защиты, — просто я не хотела, чтоб вы спрашивали дальше.

— Так, значит, вам там хорошо?

— Интересно.

— Кто вам нравится в театре?

— Не знаю.

— Вы теперь всех боитесь?

— Нет.

— Так все-таки — что хорошего в театре?

— То, что каждый день готовишься к спектаклю.

— Как актеры?

— По-другому. Но все равно готовишься.

— А вам хотелось бы стать актрисой?

Девушка не ответила.

— Почему вы молчите?

— Потому что… тот тоже меня об этом спрашивал. Окликнул, когда я стояла у прожектора…

— А вы не знали, что ответить.

— Я боялась, и потом…

— Что потом?

— Я хотела остаться в театре.

— Да, да, понятно.

— Если б это на заводе было… какой-нибудь там инженер или директор… я бы сразу ушла, даже если б отец меня за это побил. Меня ведь можно понять, правда, господин артист?

— А вы все еще зовете меня господином артистом?

— Я стесняюсь…

— А я, мне кажется, начинаю вас понимать. Ица. Ица Осветительница.

— Вы поняли?

— Да. Конечно, не до конца. Театр ведь нельзя понять до конца.

— Неужто даже вы не понимаете? Вы ведь театральный кончали?

Дюле вдруг страстно захотелось рассказать ей всю свою жизнь. Все подряд, начиная с того момента, когда кто-то из актеров впервые послал его за сигаретами. Он взял девушку под руку и привлек ее к себе. Ица нежно прильнула к актеру, положив голову ему на плечо. Она была уверена, что теперь последует то самое, но ей не хотелось сопротивляться. Дюла вызывал у нее безграничное доверие. Пусть будет так, как он хочет. Ну да, вот сейчас…

Они ступили на тропинку, ведущую к лесу. Девушка не сомневалась, что сейчас он обнимет ее за талию и уведет в чащу. Дюла угадал, что она чувствует себя жертвой, которой надлежит делать все, чего пожелает господин артист. Он повернул девушку лицом к себе.

— Ица, послушайте-ка меня!

— Пожалуйста.

— Вы очень хорошенькая, очень привлекательная девушка.

— Господи…

— В театре вас будут добиваться многие… Мне вы тоже нравитесь. Я бы солгал, если б сказал, что это не так.

— Да.

— Но я не трону вас, Осветительница Ица. Хотя знаю, что мне бы вы уступили. Я не могу вас обидеть, потому что…

«Потому что вы мне как сестра, — хотелось ему сказать. — Мы с вами очень похожи. Жизнь выкинула нас откуда-то, а театр принял в свое лоно».

Ему хотелось рассказать об отце, которого он так и не разучился бояться, о женщине в красном под деревом в театральном саду… Не проклинать отца, а просто описать его здоровенную фигуру, узкие монгольские глаза, презрительно сжатые губы и дурацкие устрашающие усы. Внезапно его охватило отчаяние: нечего было бежать из Надьвашархея, кончил бы там школу и стал налоговым инспектором. Сперва он был бы такой же, как сейчас, а потом — такой, как отец. Вашархейский налоговый инспектор. Вот что ему было нужно.

Все силы его души были направлены на то, чтобы поделиться с кем-нибудь тем, что его тревожило. Тогда, быть может, он нашел бы ответ… Девушка улыбалась безотчетной, застенчивой улыбкой, в глазах светилась робость, смешанная с любопытством, нежный детский рот приоткрылся. Взглянув на нее, Дюла понял, что не сможет ничего ей сказать. Ни с того ни с сего его охватил гнев. Отчаяние от собственной немоты превратилось в злобу, почему-то обернувшуюся против Ицы.