Виктор Казько - Бунт невостребованного праха

Вместо земли пустили в него шлак, изобильно про­изводимый паровозами, что здесь же, у оврага, чистили свои топки. Из шлакобетона подвели под дом и фунда-мент. А заодно, чтобы дом уж полностью заявил себя омолодевшим, поставили два новых венца. Подложили, законопатили мхом бревна, опустили домкраты, дом, по­кряхтывая, лег грудью на обновленный фундамент и со свежими заплатами тесаных бревен смотрелся молодцом, даже нос в гору задрал. Овражной стеной чуть подвысился, немного недотесали новые бревна плотники или ошиблись, паз мелкий взяли. Но главное, что при этом произошло, это уже выяснилось много позже, с наступ­лением зимы, холодов - дом потерял тепло. Что-то по­рушилось, порвалось или треснуло в его натуре, нато­пить, нагреть его было почти невозможно, он тут же источал тепло наружу, в воздух. Но мать осталась довольна, она больше любила прохладу. А Наде было все равно. Ниша-прятанка между грубкой и стеной горни­цы, правда, тоже обузилась, но не по причине смеще­ния привычных размеров дома, сжатия, а потому что она сама росла, хотя и помещалась в нише, но вот-вот могла уже вытолкнуться ею. И Надя это чувствовала всем телом.

С того дня, когда был обновлен и укреплен дом, жизнь ее круто переменилась. Будто обломилась, ушла на дно, и пришла совсем другая, нигде и ни в чем не пересекаю­щаяся и не соприкасающаяся с той, что была в реально­сти, вялой и скучной. Радовали сны, яркими были вос­ходы и закаты солнца, а промежуток между ними сер и тускл, ничем не заполнен, даже школой. Хотя училась она хорошо, но как-то отсутствующе и без азарта. По­добно траве или кусту придорожной лозы, впитывала в себя солнечный свет и то, что давала земля, не тратя сил, не расходуя памяти. Все сказанное на уроках учителями складывалось как в копилку и всегда оставалось на по­верхности.

Незаметно для себя она стала даже отличницей, за что обидно и незаслуженно подвергалась гонениям сверст­ников. Одноклассники и даже сосед по парте, вечный второгодник, подсаженный к ней с педагогической це­лью, ее не любили, хотя Надя никогда не пыжилась, не делала лишних движений, всегда давала списывать, но никогда никому не подсказывала. Она не понимала, как можно чего-то не знать, все ведь просто, как мычание: из пункта "А" в пункт "Б" - вот и вся премудрость школь­ной науки. На отрезках "А" и "Б", как птицы на прово­де перед прощанием с летом, рассажено много человеч­ков, конечная цель которых - коммунизм. Наде это было неинтересно, хотя она тоже находилась среди тех летних тоскующих птиц. Но не ей было повелено вести стаю: вожаки были определены свыше и заранее.

При всем этом так же незаметно для самой себя она стала общественницей, и весьма активной. В старших классах возглавляла учком - ученический комитет. Те, кто учился вместе с ней, и сегодня с дрожью в ногах вспо­минают тот комитет под ее началом. Она была безжало­стным председателем, хотя жестокость ни в коей мере не была ей свойственна, только справедливость и правда. Голая справедливость и такая же обнаженная правда. Без смущения и сочувствия к тем, кто посягнул и нарушил их. Вот почему ее боялись не только двоечники и нару­шители порядка, опасались даже учителя. Опасались и пророчили большую будущность: секретарь райкома партии - самое малое.

Но никому из ее школьного окружения даже в голову не могло прийти, что на самом деле она совершенно иная. Более того, ее нет вообще среди них, в сегодняшнем дне нет, среди мышиной возни, игры в передовиков и от­личников, актива и пассива. Она целиком и полностью в прошлом веке. И никакая она не Надя, отличница и ак­тивистка, девочка, приходящая на физкультуру в растя­нутых и заштопанных трикотажных шароварах. Она гор­дая и своенравная красавица, княгиня Мария Николаев­на Волконская. Вот в ком она пребывает сегодня на зем­ле. Вот кем продиктован ей здесь каждый шаг. Сердцем, глазами кого она тревожно и вопрошающе присутствует в этом мире.

Преображение свершилось в обновленном доме над пропастью оврага, в темной нише между грубкой и сте­ной горницы. Она только на минутку заснула там между полуденной дойкой козы и выгоном ее на пастбище и двумя деповскими паровозными гудками - на обед и с обеда - и проснулась в совершенно ином мире и време­ни и безоговорочно приняла тот мир и то время. Не выходя из дома, отдернула с окна занавеску и увидела не стадион для детских игр в футбол, а кандальный сибир­ский тракт, тройку лошадей, уносящих вдаль серую ки­битку, в окне которой под черной вуалью мелькнуло ее, Надино, лицо. Она готовилась к сошествию в каторж­ный рудничный ад, где находился ее муж, как к обрете­нию рая.