Анатолий Луцков - Африканский связной

— Окойо! — крикнул вождь в сторону двери. В ней тотчас же возник секретарь, и вождь, на своем непонятном для чужих диалекте, что-то коротко приказал.

Через пару минут Вьюгин уже бодро вышагивал вслед за высоким парнем, закутанным в покрывало цвета здешней сухой земли, и с копьем в руке. Он вел его какой-то узкой, возможно, тайной тропой среди колючих кустов и вскоре Вьюгин увидел в начинающихся сумерках ровные белые ряды домиков, среди которых был и его, услышал все те же глухие удары тамтамов. Видимо, танцы на поляне еще были далеки от завершения.

Вьюгин пожал руку своему провожатому с какой-то нервной радостью, потом спохватился и сунул ему пару оказавшихся в кармане денежных бумажек и, петляя среди редких кустов, поспешил смешаться с толпой белых и черных зрителей, а также участников танцев, которые честно отработали свои номера. Никто, кажется, не обратил на него внимания.

На обратном пути на следующий день и в том же автобусе Вьюгин уже был лишен общества Дороти, по причине ее нескрываемого нежелания с ним общаться. Вчера вечером, закончив свою миссию, он пару раз наталкивался на нее в толпе туристов. Она, с ее обожженным непривычным солнцем и опрометчиво открытым ему телом, которое стало темнорозовым, тем не менее, излучала холод отчужденности в сторону Вьюгина. Этим она выражала свое отношение к его внезапному исчезновению и непростительно долгому отсутствию. Дороти была с парой несколько худосочного вида подружек, похожих на американок из “Корпуса Мира”, но степень ее нынешней неприязни к коварному в ее глазах Вьюгину только подчеркивала обидную неравноценность такой замены. Вьюгин, правда, совершил пару вялых попыток сделать что-то вроде покаянного заявления, но успеха не имел. На душе у него было скверно, так как он считал, что лучше быть в положении отвергнутого, когда тебе предпочли другого, чем быть причиной чьей-то непонятной обиды.

После ужина для туристов были устроены танцы и Вьюгин тоже потоптался в общей толкучке в зале под угнетающе громкую музыку, которую изрыгал какой-то сверкающий никелем агрегат. Современные танцы, решил он, хороши уж тем, что в них совершенно не нужно афишировать своей привязанности к партнеру и даже вообще замечать его. Можно совершать ритмические подергивания в такт музыке (или тому, что считать таковой), имея перед глазами партнера чисто условного. То есть танцевать в откровенном одиночестве, что никем даже и не будет замечено. Все это Вьюгину наконец надоело и он надолго засел в баре, где принялся восстанавливать нарушенный жарой жидкостный баланс в организме путем поглощения пива. Вначале он был один, но потом рядом за стойкой оказался полноватый британец, уже решительно повернувший от среднего возраста к пожилому. Был он когда-то здесь фермером, но новые черные власти вынудили, как он считал, продать его кофейную плантацию. Потом он пытался еще открыть птицеферму. А сейчас он приехал сюда повидать немногих старых друзей, которые решили здесь встретить свой последний час. Они даже сумели как-то приспособиться жить в новых условиях.

— У туземцев, — сказал он Вьюгину, — есть пословица на этот счет: “горбатый, если захочет, научится так спать, чтобы горб ему не мешал”. А о том, что надо снизить свои требования к жизни, они скажут: “если нет коров, тогда и козы в почете”.

Экс-фермер какое-то время сидел молча, уставившись в свое пиво, будто выражал сдержанную надежду на то, что в бокале ему будет явлена его дальнейшая судьба.

— Африка… — сказал он наконец, — здесь в нас проявлялось все худшее, что было, но и лучшее тоже. Говорят, что это воздействие ультрафиолетовых лучей на спинной мозг или что-то в этом роде. Не помню точно.

Вьюгин не стал дожидаться закрытия бара и ушел к себе довольно твердыми шагами. За весь вечер он, кажется, ни разу не встретил того, чей взгляд он ловил на себе не раз. Или ему все это казалось?

Обратный путь в автобусе показался ему длиннее, может быть потому, что у него не было соседа и собеседника. Приехав, он сразу же позвонил Ляхову и с озабоченной деловитостью в голосе, немного, впрочем, напускной, сообщил ему о выполнении задания. Как он и ожидал, за этим последовало приглашение повидаться.

Вьюгин перед этой поездкой получил в банке, куда всем его соотечественникам переводили деньги, свою первую зарплату. Он с удовлетворением и даже с некоторым смущением ощутил свою финансовую состоятельность. Впрочем, и до этого, благодаря Ляхову, он располагал достаточными суммами. Но насладиться этим ощущением состоятельности ему иногда мешала надоедливая, как кусачая муха в конце лета, мысль о том, что человеку его звания и сословия нужно непременно ехать по меньшей мере в Африку и быть готовым заниматься самыми неожиданными делами, чтобы получать вознаграждение, близкое к тому, среднему, что выплачивается в так называемом цивилизованном мире. Конечно, он мог бы, возможно, получать близкий к этому эквивалент зарплаты и у себя на родине, если бы, например, завербовался на работу в шахтах Заполярья. Но он оказался в тропиках и теперь его прежние привычки стали заметно меняться, так как Вьюгин начинал их приводить в соответствие со своими новыми финансовыми возможностями. Так, если в прежней жизни каждое посещение ресторана было для него не только запоминающимся, но и ярким событием, то теперь он мог посещать эти заведения ежедневно и это не так уж грозило его кошельку.