Юлия Кокошко - Шествовать. Прихватить рог…

— Рык хриплый, низовой, диссонирует с высоким строем спешащей мимо души, — на ходу комментировала быстроногая Мара и продолжала путь. — Не желает пьяно сойти на пьяно, но растет и ширится.

— Вечный зов, и сегодня мобилизуют семейство Мара ! — говорила спешащая. — Надеюсь, польщенное откликнется. Увы, и оно — не без патологических молчунов, невидимок… вместо продажи души довольных — продажей слуха…

Но пока не исполнится переход быстроногой Мары через великий надел После Весны , собственно — поручение: сдружить тот и этот час величия, никто не сведет свершения… novi circulos meos, отпусти мои круги и тереби свои… не скатит к нулю ни круга, как, впрочем, и после. Ни культ экзальтированной речи, ни развязность, с коей на Мару надвигается и почти наседает пункт Б, пользуя — неотвратимое… Ни разбросанность После Весны — по всем отделам магистрали, воплощенным соглядатаями до автоматизма — или навощенным до белены, до цветения… отчего бы не усомниться маловерным — в кварталах, насандаленных прибоем подошв, и в отлакированных тенями стенах, гуляя по зыби отражений? По зеркалам в кабинете смеха… Ни искушение: кто жаловавший кому-то блаженство, в нашем случае — Мара, сомнет разлет свой, чтоб принять на себя влажный взор — с признательностью, что вы у нас есть… или — мы у вас… Чтобы выпустить из затемнения — троллейбусный причал просеянной сборки: вместо компактуса с покрытием и язычковых желаний, и размокающих тел — экономная скамейка без спинки, а на ней — затылком к прибывающим электроходам и аверсом к редким путникам ночи (музыкальное оформление — Фрэнк Синатра, Strangers in the night ) — блаженствующего… волнующегося — меж несходством с молодым оленем и нетождественностью орлу, хотя не ближе и сановитому льву… чтобы Маре пришлось опознать — брата своего в отрицаниях или в поучительных контрапунктах, кого не искала, обходя город, ни по площадям, ни по бульварам, и совершенно не расположена приближать губы — к имени, отягченному седоком позорной скамьи, к навеянному какофонией дороги Сильвестру . Но готова, не успокоив хода, бросить сравнение:

— Как на откидном стуле на театре… отрыгнутом в проход.

Или — другое ходовое:

— Как на колеснице, запряженной козлом…

Заметим также, что антипод зверя брат Сильвестр заявлен — в неожиданно обеляющей ипостаси: в снежном кителе на золотой шпале, и один из представленных наверняка срезан вихрем или иным пластическим направлением — с неутомимой шатии, наряд или носитель неожиданности, так же неуместен… Вернее, его антропометрические показатели в целом, конечно, невысоки, однако упущена причастность к благородному — мимо быстроногой Мары, предавшейся торопливости и в стопе, и в дефиниции. Сострадание другому, проникновенность… Возможно, брат так вчувствовался в субтильного бородача, везунчика колесницы, что душевно слился с ним кое-какими подробностями — или самобичевание, самообольщение… Но если отвлечься от бездоказательных одежд, наблюдаемые действия брата — бесславны: бесславно спит. Что подтверждает, например, отсутствие характерной детали очки , как будто не отвечающей за четкость случая и утратившей влиятельность… или не входит в костюм капитана… И то ли во сне, то ли между снами брат раздраженно срывает с лица что-нибудь невидимое — и подносит к глазам и въедливо отсматривает.

— Верите ли, Мара, — кричал обращенный к имени Сильвестр и к блаженствам, выбрасываемым улицей. — Что-то назойливое подсказывает, что у меня на лице — паутина. Серебряная, несущая нас с вами — в дрожащий пленэр. Я заботливо обметаю черты, а спустя минуту — у меня вновь ощущение… Вперитесь, Мара, ужели мой лик так возлюблен старой змеей, не вычесанной от мушек?

— И? — нетерпеливо вопрошала на ходу быстроногая Мара. — Анекдот. Сейчас мама оставит большак и тоже прыгнет сметать с вас паутины и ощущения! С прихваченного не одной мухой, но целой свистопляской… Снимать плющ, обирать шпалы и шишки? Продернуть ваше дыхание в свирели? По крайней мере, ему есть чем заняться и дноуглубительные работы не успокоились, — бормотала Мара.

И тут обнаруживала над собой — неувядающее: дом, данный то в пять, то в семь этажей, а в нем — окно, поплывшее — меж ночниками умиротворенности, меж бакенами покоя, и Аполлон обнаженный — или инкуб, собравшись в дразнящие края любовников и сновидящих. И, играя рельефами, неспешно застилал ложе, и в руках его порхали кроткие флаги почти непорочной линейности… как над киркой слопавшего брегет искателя — кошмы и фланели снега, и муслиновые покровы весны, и перинки одуванчиков, а с ними — ржавые наконечники и огрызки… и что еще бросали на антресоли — нижние этажи?