АlshBetta - Первое Рождество Натоса и Ксая [СИ]

Ευτυχία (счастье).

— Будет хорошо, если я повешу сюда? — неловко зовет Эдвард, в нерешительности замирая перед огромной елью. Все так выверено и просчитано, что гирлянды создают сложные узоры, а шарики-шишки дополняют их, безукоризненно встраиваясь в композицию. Эсми потратила уже больше часа на эту елку… а ему все испортить?

— Милый мой, куда угодно. Это твоя гирлянда.

Алексайо вздыхает. Это сложнее, чем кажется.

Но все же, он приподнимается на цыпочки, обхватив гирлянду ладонями, и забрасывает ее повыше, к шарикам. Едва не задевает их.

Отступая на шаг назад, Ксай изучает свою работу.

Картина, прежде столь правильная и интересная, приобретает пятно на своей репутации. Красной полосой, едва ли не кровавой, гирлянда разрезает ель пополам. Иголки приминаются, а шарики чуть провисают.

Ужасно…

— Не надо! — Эсми мгновенно появляется рядом, едва мальчик намеревается сдернуть гирлянду обратно, — очень красиво, Эдди.

— Она портит…

— Неправда, — женщина отрицательно качает головой, блестящими глазами оглядывая елку, — наоборот, посмотри, она уникальная.

— Она красная… — Ксай против воли вздрагивает, проведя единственную ассоциацию, — а еще страшная — как мое лицо.

Отпускает гирлянду. Но отшатывается от нее, словно от огня, ощущая, как печет глаза.

Все не так. И елка, и комната, и эти украшения, которые мерцают… Эммет спит, чуть изогнувшись на диване, и лицо его расслабленно, но живо. Со всех сторон. Он правда красивый. Его правда можно захотеть усыновить. А с какой стати этим неравнодушным, замечательным людям сдался маленький потрепанный уродец?

Эдварду становится жарко и холодно одновременно. Он слышит, как бьется собственное сердце в ушах.

— Сын, — сзади, сменяя собой пустое пространство наряженной гостиной, появляется Карлайл. Высокий и сильный, он говорит серьезным, но в то же время мудрым тоном. Не дает оснований себе не верить. — Никогда такого не произноси.

Эсми, с горькой усмешкой подняв часть гирлянды с пола, закидывает ее на ветвь елки.

— Ты самый красивый, — мягко убеждает она, становясь рядом. Ее костюм, столь гармонирующий с Карлайлом и елью, не остается незамеченным. Зеленый. От него спокойнее. — Мой мальчик, я видела множество детей. И ты можешь мне поверить…

— Это неправда.

— Правда, — мистер Каллен прикасается к его плечам, как всегда стремясь доказать свою преданность, — такие вещи, Эдвард, делают нас уникальными и необычными, не более того. Ни одна внешняя особенность не является пороком. Гораздо важнее то, что у тебя внутри.

Ксай смаргивает слезинку. Две.

Он вдруг поднимает руку, ощутив жгучее желание что-то доказать и, отведя ее чуть назад, с размаху ударяет себя по щеке. По правой. Немного в стороне от старого шва.

Даже не морщится, просто пугается звука, прозвучавшего из ниоткуда. Нулевая чувствительность.

Кажется, на диване шевелится Эммет.

— Ну и что ты делаешь? — грустная Эсми наклоняется к нему, любовно потирая наверняка покрасневшую кожу.

— Это — неправда, — Алексайо сглатывает, с трудом удержав в плену еще немного слез, — некрасивый… и елка некрасивая из-за меня… простите…

— У нас самый чудесный мальчик, — не принимая ни оправданий, ни жалостливости сына, отметает Карлайл, — и он чудесно украшает елки.

Губы Ксая с той стороны, где им позволено, дрожат.

Хмурая Эсми присаживается перед ребенком, ласково целуя сначала одну его скулу, затем вторую. Игнорирует неподвижность кожи, зажатость мальчика и просто его слова.

— Никогда не стесняйся своего лица, мой милый, — сокровенно просит она, — однажды оно притянет тот взгляд, что ты уже никогда не сможешь отпустить.

Эдвард не совсем понимает мать. Однако говорит она так трепетно, так ласково, еще и убежденно, что смысл где-то теряется. Остаются эмоции. Мама никогда не лишает его эмоций.

— Мы любим тебя таким, какой ты есть, Эдвард, — приседает рядом, признается ему Карлайл, — и Эммет тоже. Ты знаешь.

Ксай, поморщившись, вынужден это признать.

Он своевольно, игнорируя призыв сознания быть сдержанным, а слезам — не литься, плачет явнее, протягивая родителями руки. И с трепетом, с благоговением встречает то, как нежно обнимает его мама. Как внимателен отец.

— Зайчик мой, — порадовавшись контакту, Эсми тоже отказывается себя сдерживать. Крепко держит сына, целуя его виски, — все хорошо. Все будет очень хорошо. Ты замечательный.

— Не ставь ничего из происходящего себе в вину, — дает совет папа, — я вижу твое лицо, и мама видит, истинным. А остальное — неважно.