— Прыгнула, — сапфиры, в которые смотрю, темнеют. Как небо перед грозой затягивается тучами, так они злобой. На меня. Крайне ощутимой.
— И разбилась… — уверяю нас обоих.
— Не так, чтобы нельзя было собрать. Туман все излечит.
Смеху подобно, ей богу… что за представление? Или это нечто вроде испытания для новоприбывших? Как издевательство в младшей школе над новенькими.
— Ты собрал?
— Я.
Сумасшествие. Чистой воды сумасшествие. В Аду еще больше безумие, чем на земле.
— Я умерла.
— Нет.
— Я умерла — я прыгнула, — убеждаю саму себя. Точно помню, как летела мимо фонарей моста, как они мелькали. И какими холодными были перила, каким твердым асфальт… и сигнал машин, испуганные крики… прыгнула, да. Точно.
— Ты прыгнула, но не умерла, — переиначивает мужчина, — мне никак нельзя было этого допускать.
— То есть, это не Ад?
Его пробивает на смех — мы смеемся по очереди. Только он красивее, гортанным, истинно мужским голосом. Даже я не могу сдержать улыбки от такого великолепия.
— В Аду куда жарче, чем здесь, — он обводит взглядом небольшую комнату, где мы находимся. И я с удивлением, которого не передать словами, вижу не снег, а белый пол, чувствую не холод, а раскрытое окно, и уж точно снежинок не было… даже намека.
Зато рубиновый перстень на месте. На бледной коже мужчины он выделяется просто бесподобно.
— Мне снилось…
— Не снилось, — он уверенно качает головой. Щелкает пальцами, наглядно подтверждая то, что говорит, и крохотный клубочек тумана, что излечил меня, появляется в воздухе. Парит над его ладонью. Той, что с камнем.
— Не может быть… не может… — я жмурюсь, тщетно стараясь прийти хоть к какому-то пониманию ситуации. Больше похоже на цветной сон, чем на загробную жизнь. Неужели я действительно жива? И прыгнула я во сне, лелея подобную надежду? Неужели новый день все-таки настал? Он засосет меня… и мне придется снова думать, как его пережить.
— Тихо, — мои порывы вырваться, мои отчаянные бормотания спаситель словно бы не замечает, — тебе понравится то, что я предложу, Изабелла. Ты не пожалеешь, что осталась жива.
Воспротивиться не успеваю: целует меня. Наклоняется, откинув с пути мешающие волосы, и целует. Не сказать, чтобы с нежностью, но и грубости здесь нет. Несочетаемое в сочетаемом.
— Теперь ты моя…
* * *
В комнате, оказавшейся следующей за той, в которой я очнулась — с раскрытыми окнами, — накрыт стол. Большой круглый деревянный стол, судя по виду, из самой дорогой антикварной лавки. На его столешнице великолепно отполированное темно-бордовое покрытие, ножки причудливым образом оплетены чем-то вроде плюща, вырезанного из всего того же дерева, а полукруглый узор, отдающий римскими традициями, изрезал его основу.
Я настолько поражена неожиданно открывшимся видом, что останавливаюсь, так и не переступив порог. Молчу.
На столе есть все, чего только можно пожелать, — начиная от моей некогда любимой куриной грудки под сыром Дор Блю и заканчивая сладкими картофельными пирожками, изготовлявшимися исключительно по рецепту моей бабушки и исключительно моей матерью. Я еще больше убеждаюсь, что что-то здесь не так, потому что сия семейная технология за пределы нашего дома ни разу не выходила. Они не могут быть здесь, эти пирожки. Мне снится.
— Ответ «не голодна» не принимается, — сообщает из-за моей спины знакомый голос, — попробуй и не останешься равнодушной.
— Там отрава? — изгибаю бровь, ощущая, как слипаются в пестрый комочек мозги. У меня уже ни версий, ни теорий, у меня вообще ничего нет. Я не понимаю, что происходит.
— Я собрал твои размозженные кости, Изабелла. И после таких трудов убивать?.. — саркастически усмехаются в ответ.
Я делаю глубокий вдох, мотнув головой. Пересиливаю себя.
— Ты хочешь меня накормить?
— И поговорить, — утверждает он, кивая моим словам, — садись за стол.
Лишь принимая в расчет, что хуже уже некуда, а так есть хотя бы минимальная возможность каких-то объяснений, я соглашаюсь. Переступаю через себя и одновременно невысокий порог, заходя в «столовую». В комнате, пусть и большой, пусть и белой, нет ничего, кроме стола и двух стульев. Даже окон нет.
Я сижу слева. У меня тарелка с красным ободком и чудесно прорисованными алыми огоньками пламени в центре. Слева вилка, справа нож. В небольшом отдалении от них пустой пузатый бокал с настолько тонкими стенками, что от одного движения разобьется. Совсем не под стать старинным, которыми самими можно было что-нибудь разбить.
Читать дальше