АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

— Аэропорт.

Такси двигается с места, оставляя дом позади.

Я пытаюсь сдержать слезы, но выходит скверно. Сама перспектива расставания с Эдвардом — наверное, самое ужасное, что может ждать. Я могу справиться с чем угодно, я могу, думаю, что угодно пережить, только мне нужен он… а он рядом быть не может… не хочет?

Мою веру шатает из крайности в крайность.

— Не надо, маленькая, — Каллен с обожанием, с отцовской лаской, которой я в нем раньше не замечала, вытирает парочку моих слезинок, — это того не стоит.

— Мне страшно.

— Мне тоже, — не утаивает он, — но это нужно просто пережить. Я же говорил тебе, как быстро все кончится.

— Ты не можешь быть уверен.

— А я уверен в самом главном для меня, — он трется носом о мой, предварительно поцеловав лоб, — что ты будешь жива и здорова, в безопасности. Думаешь, я хочу чего-то большего?

Я придушенно всхлипываю, теснее к нему прижавшись.

— Я хочу — того же для тебя.

— Мне никто не навредит. — Эдвард хочет быть уверен и в этом, говорит убежденно, но проскакивает в глазах… на одну лишь секунду, но все же.

Риск существует всегда. Это мне стоило усвоить, зная даже о том, что я обладаю прекрасной фертильностью и способна (была не так давно), по словам моего гинеколога, легко выносить ребенка. Малыш появился. Только вот сберечь я его не смогла.

Не сберегу теперь и Эдварда?.. Лучше сразу повеситься.

Удивительно, но сейчас я начинаю понимать мужа. Разговоры о его боли, физической. После выкидыша я не ощущала никаких нестерпимых пыток от собственного организма, и даже мелкие симптомы легко подавлялись нужными лекарствами. Но внутри… ничего помочь не могло. Ласка Эдварда, его близость — как антибиотик для гноящихся разрывов, как единственное, что в состоянии их унять. Однако и это безбожно отбирают. Боль возвращается. Усиливается. Крепнет. Так что самоубийство, в один из моментов времени, если не будет рядом Каллена, рассматривается как вариант.

Мне жаль, очень жаль. Но, боюсь, уже ничего не исправить…

— Расскажи мне, почему он меня хочет, — прошу, проглотив парочку всхлипов, — наверняка есть логичная причина…

— У таких людей отсутствует логика, которую мы можем таковой считать.

Я закрываю глаза. Плачу.

— Эдвард, не заговаривай меня… — это почти обвинение.

— Тебе это сейчас ни к чему, я не хочу, чтобы ты волновалась, — муж с беспокойством ведет пальцами по моим волосам, стараясь словно бы выкинуть из головы неправильные мысли. Исправить меня.

— Напротив: я умру от волнения, если не скажешь. Я же согласилась поехать, — вздрагиваю, прикусив губу, — я согласилась остаться без тебя бог знает где на две недели. Эдвард, скажи мне, пожалуйста, что я такого сделала?..

Морщины на его лбу, у глаз становятся глубже.

— Почему ты все принимаешь на свой счет? Даже таких ублюдков?

— Потому что я наверняка поспособствовала… или, не знаю, как это называется? — выдыхаю и тут же вдыхаю, стараясь набраться сил. — Если ты мне не скажешь, я за две недели сойду с ума.

Эдвард поворачивает голову, встречаясь с моими глазами. Он смотрит в них полминуты, может быть, чуть больше, оценивая… присматриваясь?.. Пытаясь понять. Принять решение.

Да что же там такое, господи?!

— Во-первых, четыре дня, а во-вторых… Алессандро понравилась твоя неиспорченность, — в конце концов, когда я уже нетерпеливо ерзаю, неготовая смириться с его молчанием, объясняет Каллен. — В ту ночь, на острове, ты выделялась, но не потому, что сделала что-то не так, а потому что была собой. Красивым и диким, несорванным цветком.

Слова Аро, интерпретированные Эдвардом в контексте с Иффом, бьют меня по больному.

— Если он был опасен, зачем ты… привез меня?

Каллен морщится от самой настоящей боли. Его глаза заволакивает темным туманом, уголки губ опускаются. Сострадание напополам с самобичеванием сковывающее лицо, опаляет. То же чувство, когда близко подходишь к пламени, а затем ощущаешь жар. Только жар сильнее, куда сильнее, чем можно вытерпеть. Я жалею о своих словах.

— Я не это имела ввиду…

— Это, — отрезает мужчина, — и ты права. Я не должен был, Белла, — его рука касается меня так, будто в последний раз. Гладит, перебирая пряди, проникая под них. И, теплая, среди этого холода салона, согревает кожу. — Только вот я думал, что защищаю тебя.

— Так и было…

— Так должно было быть, — он скалится, с трудом сдержавшись, чтобы резко взлетевшим на октаву тоном меня не напугать. Переходит на шипение, — но тварь изменила приоритеты.