Сигрид Нуньес - Друг

Я читала статью в «Таймс» и говорю, что да, читала, но желание моей соседки высказаться слишком велико, и она все равно пересказывает мне эту историю. Всего несколько лет назад тибетский мастиф считался в Китае символом престижа, предметом роскоши, средняя цена которого составляла 200 000 долларов, а некоторых щенков, по слухам, продавали и более, чем за миллион. По мере того, как это помешательство нарастало, алчные заводчики разводили этих собак все в больших и больших масштабах. Потом всеобщее увлечение этой породой угасло. И спрос на тибетских мастифов, ставших слишком дешевыми, едящих слишком много корма, огромных и иногда трудноуправляемых, резко упал. Их стали массово выбрасывать на улицы. Их набивали в кузовы грузовиков, где они ужасно мучились и часто умирали. И везли на скотобойни.

Поистине эта история была не из тех, которые мне бы хотелось выслушивать дважды.

Я часто встречаюсь с этой женщиной, когда она выгуливает своих двух собак, ласковых дворняжек, мать и дочь. От пересказа журнальной статьи она тут же переходит к любимой обличительной речи – которую она уже произносила передо мной и раньше – о пагубных последствиях разведения породистых собак. По ее словам, с природой согласуются только дворняги, и только они и должны существовать. Но что мы имеем вместо них? Глупых колли, нервных овчарок, кровожадных ротвейлеров, глухих далматинцев и лабрадоров, таких безмятежных, что можно в них стрелять, а они даже не почувствуют, что им грозит опасность. Мохнатые овощи, калеки, дебилы, социопаты, собаки со слишком тонкими костями или слишком жирной плотью. Вот , что получается, когда собак разводят с целью придания им таких черт, которые хотят видеть в них люди . Это нужно считать настоящим преступлением. (Я решила, что эта женщина сошла с ума, когда она рассказала мне о пойнтерах, которые застывают в охотничьих стойках над добычей и уже не могут сами изменить своих поз, но оказалось, что рассказы о столь нелепом поведении этих охотничьих собак – чистая правда.)

– Я содрогаюсь при мысли о том, как будут обстоять дела через пятьдесят или сто лет, – говорит женщина, и вид у нее при этом неописуемо мрачный. – Но к тому времени, – добавляет она, – будет уничтожена уже вся земля. – И, видимо, успокоенная этой мыслью, она уходит, уводя с собой своих дворняг.

Я продолжаю думать о тибетских мастифах. Кроме огромных размеров и грив, делающих их похожими на львов, они известны своей беззаветной преданностью хозяевам и стремлением всегда их защищать. Так что же чувствует пес, выведенный специально для того, чтобы обладать такими чертами натуры, когда хозяин позволяет загнать его в грузовик, который повезет его на скотобойню? Понимает ли такой пес, что это предательство? Полагаю, что, скорее всего, нет. Мне кажется главное, о чем думает такой мастиф по дороге на бойню, это: «Кто же будет теперь защищать Хозяина?»

Отступление. Что нам действительно известно о страданиях животных? Доказано, что у собак и других животных более высокий болевой порог, чем у людей. Но истинные пределы их страданий – как и истинный уровень их интеллекта – остаются тайной.

Экерли полагал, что тесная эмоциональная связь с людьми и вечное стремление угодить им наполняют жизнь собаки хронической тревогой и стрессом. «Но бывают ли у собак головные боли?» – гадал он, поскольку нам неизвестна о них даже такая малость.

Еще один вопрос: почему людям иногда труднее смириться со страданиями животных, чем со страданиями других людей? Взять хотя бы то, что писал Роберт Грейвс [48] Грейвс, Роберт Рэнк (1895–1985) – британский поэт, романист и литературный критик. о битве на Сомме [49] Битва на реке Сомме – крупнейшая битва Первой мировой войны на Западном фронте. : « Я был потрясен огромным количеством мертвых лошадей и мулов; трупы людей еще можно как-то оправдать, но втягивать таким образом в войну животных казалось мне чем-то неправильным».

И почему из всех ужасающих воспоминаний о своем пребывании в лагере для военнопленных в Японии во время Второй мировой войны Льюис Замперини, участник Олимпийских игр, ставший американским летчиком, особенно часто и мучительно переживал воспоминание о том, как охранник лагеря истязал утку?

Разумеется, в обоих этих случаях страдания животных были вызваны действиями людей, и в случае с уткой это был чистой воды садизм. Но разве животные не находятся всегда в полной нашей власти и не связано ли наше сострадание к ним с осознанием нами того факта, что само животное не может понять причины своих мук (из-за этого некоторые люди утверждают, что животные, должно быть, страдают даже больше людей). Я же считаю, что острота сострадания, которое ты чувствуешь к животному, связана с тем, что оно воскрешает в памяти давнюю жалость человека к себе самому. Мне кажется, что мы все на протяжении всей своей жизни сохраняем глубинное воспоминание о самых ранних моментах, том времени, когда мы были в такой же мере животными, как и людьми, и о переполнявших нас чувствах страха, беспомощности, уязвимости и жажде защиты, которая, как подсказывал нам инстинкт, обязательно придет, если достаточно громко заплакать. Невинность – это тот этап, через который люди проходят, который оставляют позади и к которому не в силах вернуться. Животные же и живут, и умирают, оставаясь в этом состоянии, и зрелище надругательства над невинностью в форме истязания несчастной утки может показаться человеку самым варварским из всего, что творится на земле. Я знаю людей, которых подобные чувства возмущают, которые называют их циничными, мизантропическими и извращенными. Но я уверена, что тот день, когда мы перестанем испытывать такие чувства, станет ужасным днем для всех живых существ, ибо наше скатывание в бездну жестокости и варварства начнет происходить тогда еще с большей быстротой.