Сигрид Нуньес - Друг

Ты считал, что люди идут по неверному пути. По твоему мнению, то, к чему они стремятся – самовыражение, общность, контакты, – можно с большей вероятностью найти в других видах деятельности. Например, в хоровом пении или коллективных танцах. Или на посиделках, во время которых женщины совместными усилиями изготавливают стеганые лоскутные одеяла. Именно к таким занятиям люди и обратили бы свои взоры в прошлом, говорил ты. Ведь литературное творчество – это слишком трудное дело! Генри Джеймс [43] Джеймс, Генри (1843–1916) – американский писатель, считающийся одним из крупнейших англоязычных романистов. недаром сказал, что любой, кто хочет стать писателем, должен начертать на своем знамени только одно слово – одиночество . А Филип Рот [44] Рот, Филип Милтон (род. в 1933 г.) – американский писатель, автор более 25 романов, лауреат Пулитцеровской премии (1998) и Букеровской международной премии (2011). заметил, что литературный труд – это досада из-за ощущения собственного бессилия и унижение. Он сравнил его с бейсболом – «Две трети своего времени ты терпишь неудачу».

Такова истина, говорил ты. Но в наш век графоманов истина была утрачена. Теперь все пишут точно так же, как испражняются, а при словах «литературный дар» у многих рука тянется к пистолету. Развитие публикации опусов за свой собственный счет стало катастрофой. Стало смертью литературы. Что означало смерть культуры вообще. Гаррисон Киллор [45] Кейлло, Гаррисон (род. в 1942 г.) – популярный американский радиоведущий и писатель-юморист. был, по твоему мнению, совершенно прав: когда все становятся писателями, писателем уже не является никто. (Хотя это утверждение относится к тем, которых ты нам советовал остерегаться: звучит хорошо, но если надавить, рассыпается в прах.)

Ничто из вышеперечисленного не ново и кажется таковым только на первый взгляд.

«Написать что-то и добиться, чтобы это опубликовали – это становится все менее и менее необычным. И все спрашивают: «А почему так не могу и я?»

Это написал французский критик Сент-Бёв.

В 1839 году.

Ты не стал отговаривать меня от работы в лечебном центре для жертв торговли людьми. Думаю, сказал ты, это может быть очень тягостно, но это не будет скучно.

Вообще-то это была твоя идея, что мне надо будет написать об этом.

Женщинам в этом центре рекомендовали вести дневники.

– Это будут сугубо личные дневники, – сказала моя старая подруга-психолог. Некоторые из женщин были очень обеспокоены мыслью о том, что кто-то сможет прочитать то, что они написали, и ей пришлось уверять их, что этого не произойдет. Они могут писать о чем угодно, совершенно свободно, зная, что никто, кроме их самих, этого не прочтет. Даже она не будет этого читать. Она предложила тем, для кого английский был вторым языком, писать свои дневники на родном языке.

Некоторые из женщин тщательно прятали дневники, когда не пользовались ими, чтобы делать записи. Другие постоянно носили дневники с собой. Но было и несколько таких, которые настаивали на том, чтобы уничтожать то, что они написали либо сразу после того, как они сделали запись, либо вскоре после этого. И она говорила им, что можно и так.

Этих женщин просили писать каждый день хотя бы по пятнадцать минут, писать быстро, не задумываясь надолго и не отвлекаясь. Они писали от руки в тетрадях, которые предоставлял им центр (моя подруга верит результатам тех исследований, которые доказывают, что письмо от руки позволяет лучше сосредоточиться, а линованный лист бумаги больше подходит для раскрытия интимных подробностей и секретов, чем пустой компьютерный экран.)

Разумеется, среди женщин были и такие, кто отказывался вести дневник.

– Это те, кто злится на меня за то, что я ожидаю от них воспоминаний о том плохом, что с ними случилось, – объяснила моя подруга. – Ты должна понять, через что этим женщинам пришлось пройти. Для большинства из них жестокое обращение началось еще до того, как они были проданы в сексуальное рабство. («Наверное, я испытывала на себе насилие с самого своего рождения»). Некоторых из них подвергали опасности нарочно, а в иных случаях, нисколько этого не скрывая, даже продавали в рабство, члены их собственных семей. И хотя сейчас эти надругательства остались, это отнюдь не означает, что они не продолжают страдать. В какой-то момент я всегда спрашиваю их, что, по их мнению, самое лучшее из того, что могло бы с ними произойти, и могу сказать тебе, сколь многие из них говорят: думаю, самое лучшее для меня – это умереть.