Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

Я подымаюсь по ступеням, киваю, подаю руку, морщусь, когда попадается влажная, соскальзывающая ладонь. В общем-то я человек благожелательный к окружающим, но порой общение с некоторыми из коллег вызывает у меня чувство изжоги и внутреннего сопротивления: перейти бы на другую сторону — от греха подальше! Но «другой стороны» в управе нет, и я, как приснопамятный Бузыкин из «Осеннего марафона», отираю пот чужих ладоней, приветливо кланяюсь, а про себя думаю: «Черт бы тебя подрал с твоими мокрыми ручками!»

В кабинете после выходных как-то затхло и неуютно, хочется выйти вон и долго не возвращаться. Но вместо этого, единственно правильного и разумного, я раздеваюсь, приоткрываю окно, охорашиваюсь перед зеркалом, перекладываю реденький чубчик через проплешину. Пересматриваться с самим собой, угрюмо-насупленным, помятым, как будто после недосыпа, не очень весело. Погас, тлеешь, как в камине угли! А ведь был когда-то… Да, когда-то был…

«И чего Аннушка спит со мной? Вдвое меня моложе, пусть и она не дева юная, но мы с ней как два материка, разделенных океаном прожитой жизни… Разумеется, о безрассудной любви и речи не было…»

От меня вечор Леила

Равнодушно уходила.

Я сказал: «Постой, куда?»

А она мне возразила:

«Голова твоя седа».

Я вздыхаю — и немедля в груди ощущается заноза, вот уже два дня и две ночи таящаяся под сердцем. Что же, в борьбу? А ведь так не хочется, такая апатия вдруг обволакивает, поднимается и возмущает — откуда-то из подвздошной области, из глубины естества. Это душа борется с сердцем, думаю я, требует: покайся и покорись! Но только пойди за ней, за душой, — и не станет обыденных человеческих радостей, не станет любви. Жизни не станет, если уж откровенно. Только и останется, что покой, и то в лучшем случае. У меня же издавна девиз: все должно быть уравновешено, всему должны быть свои время и место, свои мера и порядок. Вот как сейчас: душа — сердце, тоска — радость, мороз — слякоть…

Еще раз вздыхая, я направляюсь в кабинет напротив — в мой отдел. По понедельникам, под настроение или по необходимости, я провожу здесь оперативку, поскольку у меня тесно, да и нечего подчиненным создавать подобие хаоса: нести ко мне дополнительные стулья, елозить спинками по обоям, натаскивать на половое покрытие грязь!

Урочное время настало, и все были на местах — все пятеро.

Старший прокурор отдела Павел Павлович Мешков, долговязый, гнутый, в стекляшках очков, с прочитывающейся на кроличьем лице фразой из мультфильма: «Никого нет дома!» — поливает из чайника возросший в горшке на подоконнике перец стручковый. Перец вскорости должен созреть, налиться хищным, бордово-алым цветом, затем подсохнуть, и Мешков загодя готовится к сбору урожая: он тщательно вымыл подаренный отделу ко дню прокуратуры хрустальный графин, наполнил его водкой и ежедневно ощупывает стручки перца длинными нетерпеливыми перстами, определяя на ощупь, возможно ли в ближайшие дни изготовление перцовки.

— Евгений Николаевич, глядите-ка, созревает! — проникновенно и благостно, точно певчий на клиросе, выводит Мешков, и на лице его прочитывается мимолетное счастье предвкушения: вот уж выпьем так выпьем!

— Доброе утро! — раскланиваясь с каждым, я присаживаюсь на краешек стола. — Между прочим, Мешков, праздники закончились месяц назад, а у вас все еще новогоднее настроение.

— На что вы намекаете? — якобы весь внимание, замирает Мешков с чайником на весу, и вода проливается у него мимо горшка на подоконник.

— На пустые бутылки из-под водки, которые недосуг вынести. Сколько вам повторять? Вот, пожалуйста, ваша чашка — прошлогодняя заварка в ней давно скисла и прикипела, теперь ничем не отдерешь. Вам не противно? Или ждете, чтобы Нюра за вас подсуетилась?

Нюра — наша уборщица, молодая девица с норовом, принципиально не замечающая грязных чашек-ложек Мешкова.

— Евгений Николаевич, сегодня только понедельник…

— То есть до следующего понедельника дело сдвинется, хотите сказать?

Мешков роется в шкафу, находит салфетку и с напускным усердием елозит ею по грязноватой лужице, норовящей пролиться с подоконника на пол. Усердие его беспредельно, очки подпрыгивают на переносице, глаза косят в сторону: вот-вот скажет с серьезным видом хохму и возрадуется, точно ребенок. Седой уже мужик, а детство в нем бродит, точно хорошая закваска.

— Молчать, Мешков! Разговоры и хохмы после, — беру я быка за рога. — Дурнопьянов, выбирайтесь из интернета!