Тони Моррисон - Любовь [litres]

В ушах Кристин грохочет морской прибой. Она не так близко от берега, чтобы слышать этот грохот, значит, в ушах стучит кровь от подскочившего давления. Следом закружится голова и перед глазами замелькают точки. Нужно передохнуть. Но Хид времени не теряет! Хид что-то затеяла, что-то тайное, совместно с ловкой подручной, этой паучихой, что приползла ей на подмогу.

Надо было догадаться раньше! А она и догадалась. У этой Джуниор ни кола ни двора, никого – она сама по себе. Она же ничегошеньки не знает, ни о чем слыхом не слыхивала. В ту самую минуту, как девица уселась за кухонный стол и начала складно врать, с этими своими «Да, мэм», и от нее шел такой уличный дух, что хоть нос зажимай, она сразу поняла: эта девица способна на все! Но этим она и подкупала. Разве не достойна восхищения девушка, которая сумела выжить на улице без пистолета в кармане. Дерзкие глаза, плутоватая улыбка. А ее готовность выполнить любые поручения, справиться с любыми трудностями – это же для Кристин подарок судьбы. И самое главное: Джуниор умеет слушать. Жалобы, шутки, оправдания, советы, воспоминания. Сама никого не обвиняет, не судит – просто ей интересно слушать. В этом безмолвном доме разговор с кем-то – как музыка. И кому какая разница, что она завела шашни с внуком Виды? Ему – польза. Ей – забава. Девушка, получая хороший секс, с большой вероятностью задержится тут надолго. Но Кристин забыла девиз всех беглянок: держись, оттянись, освободись! Что означает: дружбе – да, преданности – нет!

Во мраке ночи здание отеля высится темным утесом. Вокруг ни огонька, но на аллее перед главным входом стоит машина. Голосов тоже не слышно. Где-то далеко внизу шепчет океан, и кровь гулко стучит у нее в ушах. Может быть, это западня? Может быть, она отворит дверь, войдет – тут они и убьют ее! А вот Анну Криг они так легко не сумели бы убить, той бы хватило благоразумия не выходить из дому в спортивных тапочках, без швейцарского армейского ножа. Спотыкаясь в кромешной тьме, она чувствовала себя так одиноко, как никогда в жизни. Это ей напомнило день, когда она впервые узнала, каким внезапным и бездонным может быть одиночество. Ей было пять, когда умер отец. В субботу он подарил ей бейсболку, а уже в понедельник его вынесли из дома на стальных носилках. Его глаза были полузакрыты, и он не ответил на ее зов. Потом в дом приходили люди, высказывали слова утешения маме – вдове. И говорили, как это тяжело потерять сына, мужа, друга. Но ей никто не сказал ни слова о том, как тяжело потерять отца. Ее гладили по головке, улыбались. Вот тогда она впервые нашла убежище под кроватью у Л., и будь ее воля, она бы и сейчас опять туда забилась, а не шла к зданию, которое заставляло ее трепетать от страха и… – от чего еще? Да, от горя.

Кристин вглядывается во мрак, объявший ступеньки веранды, где на солнце стоит девочка, оцепенев от страха и горя, чувствуя себя покинутой. Она едва поднимает слабенькую ручку махнуть на прощание. И только бантик в ее волосах кажется еще безжизненнее, чем ручка. Она устремила взгляд на другую девочку, прижавшуюся к окну автомобиля. Мотор работает, тихо урчит, как кошка. За рулем дедушка одной из них и муж – другой. В глазах и улыбке маленькой пассажирки читаются восторг и смущение. Детская ручка слабо машет, а пальцы другой вжимаются в стекло автомобиля. А если стекло треснет? Если ее пальцы выдавят стекло, она порежется, и ее кровь потечет по дверце? Вполне может быть, потому что она очень сильно жмет пальцами на стекло. Ее глаза широко раскрыты, но она улыбается. Хочет ли она уезжать? Боится? Ни та, ни другая этого не поймут. Почему другая тоже не может уехать? Почему он увозит одну на «медовый месяц», а другую бросает? Они же вернутся, да? Но когда? Она выглядит такой одинокой в огромном автомобиле, но она улыбается – или силится улыбнуться. Кровь прольется. Где-то должна пролиться кровь, потому что освещенная солнцем девочка на веранде еле сдерживается от желания пролить чью-то кровь. И только ее машущая на прощание рука слаба и безжизненна. Как бантик в ее волосах.

Укол боли пронзает плечо Кристин, когда она поднимается по ступеням веранды. В темноте она тянется к дверной ручке. И не находит. Дверь распахнута настежь.

– Вы точно хотите туда? А то можем вернуться! – Джуниор не заглушает мотор. Ее изящное кольцо в носу сверкает в предзакатном солнце. – Или скажите, что надо искать, а сами оставайтесь здесь.

Она нервничает. Что-то ее Добряк давно не появлялся. Она надеется найти его здесь, в отеле. Пока все идет неплохо, но лучше бы он сам это подтвердил.