Тони Моррисон - Любовь [litres]

Поскольку больше ничего и не было, нацарапанные на меню наброски завещания, которые случайно обнаружила Л., сочли законными, с тем условием, что ничто иное, противоречащее написанному, не будет обнаружено позднее. С тем условием. С тем условием. А предположим, что позднее нашлось что-то написанное, подтверждающее и разъясняющее те записи на меню? Не настоящее заверенное нотариусом завещание – его ведь и не было, а если и было, то умалишенная Мэй его давно припрятала, как она поступила со свидетельством о праве собственности, – а какие-нибудь еще наброски на другом меню, сделанные спустя год после оформления свидетельства от 1958 года, в которых «моя милая малютка Коузи» прямо была бы названа по имени: Хид Коузи. Если Папа в 1958 году сделал какие-то наметки завещания и впоследствии изложил то же самое на каком-то там меню, то Хид вполне может это другое меню найти – и вот тогда уж ни один судья не поддержит иск Кристин…

Мысль была не нова. Хид обдумывала возможность такого чуда довольно долго – еще с 1975 года, когда Кристин ворвалась к ней в дом, сверкая бриллиантами и заявляя, будто камни ее. Новой же была догадка, пришедшая Хид в голову прошлым летом. Смазывая лосьоном руки и массируя пальцы, старясь их разогнуть и растопырить и изучая знакомый шрамик на тыльной стороне ладони, Хид снова вспомнила тот несчастный случай. Душная кухня, картонные коробки на рабочем столе: электрический нож, миксер «Санбим», духовка «Дженерал электрик» – все новенькое, только из магазина. Л., ни слова не говоря, наотрез отказывается их распечатывать, не говоря уж о том, чтобы пользоваться этими агрегатами. 1964 год? 1965-й? Хид начинает с Л. спорить. И тут в кухню входит Мэй со своей картонной коробкой и в своей дурацкой армейской каске. В той объемистой коробке когда-то лежали упаковки стирального порошка «Ринзо».

Она тогда была просто одержима тревогой, что отелю и всем, кто в нем находится, грозит страшная опасность. Что черные из города уже вторглись в Ап-Бич, у них с собой бензин, спички, «коктейли Молотова», они орут и подначивают местных спалить курорт Коузи дотла и избавиться от этого «дяди Тома», дружка шерифа и предателя своего народа. Папа тогда сказал, что протестующие не имеют понятия о предательстве и что Мэй надо было бы выйти замуж за его отца, а не за его сына. Не имея ни капли доказательств, в условиях, когда не было даже намека на нападения, угрозу или даже неуважения, кроме шевелящегося у нее в голове червя предубеждения, Мэй не собиралась вступать ни в какие пререкания, а просто присвоила себе роль единственной защитницы курорта.

Когда-то она была одной из многих громогласных защитников «цветного» бизнеса, пользы сегрегированных школ, больниц с особыми негритянскими отделениями с больными и врачами, банков, которыми владели цветные и цветных же обслуживали, и прочих достойных профессий, призванных обслуживать черную расу. Позднее она обнаружила, что ее убеждения более не соответствуют старомодным представлениям о подъеме самосознания черной расы, но считаются сепаратистскими и националистическими. В духе не добродушного Букера, а неистового Малкольма Икса [28] Букер Тальяферро Вашингтон (1856–1915) – выдающийся просветитель и борец за просвещение американских негров, политик, писатель, сторонник мирного сотрудничества белых и чернокожих американцев. Малкольм Икс (наст. имя Малкольм Литтл; 1925–1965) – радикальный деятель движения афроамериканцев за гражданские права, проповедовавший идеи «черного национализма». . В недоумении она начала путаться в лозунгах, противоречить сама себе. Она выбивала из единомышленников согласие со своими заявлениями и беспрестанно ссорилась с теми, кто начал задумываться о том, можно ли танцевать на океанском берегу, когда детей взрывают в воскресных школах, и нужно ли цепляться за законы о собственности, когда вся округа охвачена пожаром. По мере того как движение за гражданские права ширилось, а во всех новостях сообщалось о похоронах, маршах протеста и волнениях в гетто, Мэй, предрекая массовые казни, оттолкнула от себя здравомыслящих людей. Даже те из постояльцев отеля, кто был с ней согласен, начали ее сторониться, не желая слушать ее пророчества о грядущем Армагеддоне. Она обнаружила смутьянов среди официантов, видела оружие в руках садовников. Первым ее прилюдно пристыдил басист оркестра: «Ох, женщина, заткнулась бы ты!» Эти слова были сказаны ей не в лицо, а в спину и достаточно громко, чтобы их могли услышать. Другие гости тоже стали вести себя с ней столь же бесцеремонно или просто вставали и уходили, когда она к ним приближалась.