Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

— Хорошо-хорошо, — не глядя на Лиду, энергично отозвался Игорь. — Если ты решила ложиться в больницу, давай собираться.

— Брось мои тапочки в сумку, полотенце, мыло. Вон ту баночку меда. Я недавно купила. Он хорош после родов. Белье свое я сейчас возьму, оденусь потеплее, и — в путь.

— Может, машину поймать какую? — поусердствовал Игорь, показывая свое волнение и участие.

— Не стоит, здесь рядом, всего квартал, доведешь, а хозяйке расскажешь обо всем вечером. Дай-ка я ей черкну записку.

Лида располневшая, не утратившая привлекательности, поднялась. Прошла в свою комнату, черкнула короткую записку, взяла в охапку приготовленное белье и вернулась, стала одеваться.

Через десять минут молодая пара, не торопясь, распахнула двери небольшой участковой больницы, и Лида, счастливая, поддерживаемая за локоть своим любимым без робости и трепета перед родами и неизвестностью, как это было в первый раз, не в одиночестве, переступила порог. Благодарно поглядывая в глаза Игорю, уверенно прошла по коридору, в котором появилась Людмила Сергеевна. Она широко заулыбалась, проговорила:

— Никак приспичило, матушка!

— Кажется, Людмила Сергеевна, здравствуйте, и в такой день, когда мой Игорек освободился.

— К счастью это, матушка, к счастью. Тебе мужская рука кстати. Проходи, раздевайся. Мы теперь, молодой человек, сами управимся. Можешь быть свободным, все будет хорошо.

— Я счастлива, Людмила Сергеевна — сюда привел меня мой Игорек, скоро он станет папой дважды.

Людмила Сергеевна бросила испытывающий взгляд на отошедшего к двери Игоря, проявляющего нетерпение удалиться: она то знала, чем чаще всего кончалась связь освободившихся «химиков» с беременными женщинами.

Константин Рябуша майор-ракетчик взволнованно отворил дверь своей квартиры и сказал встречающей его жене:

— Наташенька, крепись.

— Что случилось? — схватилась она за полный живот.

— Ты же знаешь, что это должно было вот-вот случиться: твоя мама долго болела, сегодня утром она скончалась. Крепись, дорогая, и помни о нашем малыше, ты на седьмом месяце.

Наталия Михайловна бросилась мужу на грудь и безутешно зарыдала.

— Поплачь, милая, слезы скорби очищают душу. Тебе станет легче. Это должно было случиться. Мама сильно страдала, и, слава Богу, что он забрал ее.

— Да, это неизбежно. Но мне надо ехать на похороны с тобой.

— Помилуй, Наташенька, путь не близок, а ты такая тяжелая. Мы так долго ждем его в свою семью. Я один управлюсь.

— Ты думаешь, мне будет легко переживать горе одной без твоей поддержки? Я же не могу без тебя жить! Другое дело, если бы мы не успевали, да была сложная и дальняя дорога, связанная с автобусами, самолетами — да. А тут я просто не имею морального права и буду потом себя казнить всю жизнь, и еще не известно, как отразится мое душевное состояние на малыше.

— Ну, хорошо, доводы твои убедительные, но ты должна взять себя в руки, а я побегу к командиру с рапортом на отпуск.

Они устроились в купе, поезд благополучно привез их в поселок Тоннельный утром. Ночь супруги провели в полудреме, но усталости в этой экстремальной ситуации Наталия почти не чувствовала, как и всякий человек в подобном случае, не говоря уже о здоровяке Константине. Главное, они успели к похоронам, и этим все списывается.

Мать прожила долгую жизнь, можно сказать, умерла от старости, и сожалеть о безвременной кончине не приходилось, это облегчало. Ее просто жаль как мать, как патриарха семьи, и конечно, слезы и причитания дочерей и внучек являлись естественными, дополняя скорбную картину постигшего несчастья. Константин ни на шаг не отходил от жены, утешал, ласкал и неназойливо напоминал о малыше. Она благодарно смотрела на него, шептала:

— Я помню о нем, дорогой мой, помню каждую минуту и молю Бога, чтобы все обошлось хорошо.

Предав мать сырой земле, Рябуша решили остаться на девять дней, пообщаться с родными, что скажется во благо беременной, и тогда со спокойной душой ехать домой.

Вечером, когда поминальные столы были убраны, родные собрались в тесном кругу за чаем и разговорами, племянницы Наталии Михайловны забросали ее рассказами и показами: у одной в дневнике красовались пятерки, у второй — кипа акварельных рисунков. Тетя восхищалась способностями девочек, хвалила. Улыбка не сходила с ее губ. И вдруг она почувствовала толчки в животе, боль, невольно вскрикнула.

— Ах, что это со мной, Костя? — лицо ее побледнело, и она стала судорожно хватать ртом воздух. В комнате сделался переполох. Все вскочили со своих мест, умолк щебет девочек, в испуге заметалась по сторонам сестра. Рябуша был рядом.