Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

А я решил подождать — и в этом ошибся.

Вечером, часов в десять, после очередной порции жути, которую Нацист мне гнал часами, дает мне бумагу и ручку и говорит: «Пиши». Я понимаю, что это уже не просьба и что мой очередной отказ его не устроит. Поэтому я слезаю со шконки, надеваю свои туфли, и говорю, что ничего писать не буду, и добавляю: попробуй заставь меня. Ему такое неподчинение не нравится, и он выходит ко мне. Пытается ударить. Промахивается. Бью я. Подскакивает второй. Начинается возня. Обмен ударами, борьба, в результате которой у меня на шее оказывается простынь. Меня начинают душить, всё сильнее и сильнее стягивая ткань на шее. Я не испугался, потому что знаю, что выпутаться мне под силу. Это продолжается недолго. Ногой в грудь я ударяю Толю, он улетает на шконку. Резкими движениями я выворачиваюсь и вырываю простынь из рук Нациста, который стоял сзади, бью его несколько раз и, избегая тесноты, сковывающей движения, рвусь туда, где больше места, — на «пятак» (центр камеры). Поднимаю руки, встаю в стойку и говорю: «Ну давай, сука, подходи!» Толя уже не вмешивается. Эта тварь, увидев мою решимость драться, начинает съезжать. Не приближаясь, он спускает ситуацию на тормозах. И даже делает попытку примирения, мол, тихо-тихо, а то сейчас «пять утра, охрана прибежит и всю хату подкинет». Драка захлебнулась.

Это была попытка сломать меня физически. У них ничего не вышло. Нацист прощупывал мой характер, и теперь, когда он увидел, что я готов за себя постоять, он меняет тактику. Становится чуть ли не дружелюбным, предпринимает шаги к примирению, видя, что я на адреналиновой волне, чуть помятый, но готовый крушить всё вокруг. Эта змея понимает, что лучше не дергать судьбу за яйца, и сбавляет обороты, дабы удержать ситуацию под «своим контролем».

Чуть успокоившись и попив воды, я залез на верхнюю шконку. Но, разумеется, после всего произошедшего о сне не могло быть и речи. Я был весь на взводе, натянутый как струна. Оголенный нерв возбужденного организма. Меня только что могли задушить, или покалечить, или еще что похуже. Но не смогли. Но ведь это могло случиться! Это могло произойти пару минут назад. Моя жизнь могла надломиться либо просто прерваться. Ты понимаешь, Миша, могла !

Лежа на шконке, чуть успокоившись, я начал осознавать этот многозначительный поворотный момент в своей жизни. Всю роковую значимость проскочившей мимо беды. С этой секунды я понял, что теперь я один ! И только я один должен себе помочь. Только на одного себя теперь стоит рассчитывать. Никто не придет. Никто не поможет. Никто не поддержит тебя здесь и сейчас! Ни присутствием, ни плечом, ни советом, ни звонком либо эсэмэской. Я теперь один должен противостоять этому злобному тюремному миру. Это совсем новое состояние, незнакомое мне доселе. Всю жизнь я жил и знал, что, попади я в беду, всегда могу рассчитывать на чью-то помощь — физическую, моральную, материальную. Мог рассчитывать на любую поддержку. Я знал, что я возьму телефон, наберу нужного человека и этот человек поможет мне в сложившейся ситуации. Я приеду к нему? или он (они) примчатся ко мне — и все решится, и станет легче, и выйдет солнце, и жизнь снова будет казаться жизнью, а не безвыходным унылым тупиком.

А теперь я один ! И всему должен сопротивляться сам. Оказывается, что я никогда еще не был в ситуации, когда абсолютно всё: жизнь, здоровье, будущее, мое и друзей, — зависело только от меня! Это осознание высокой ответственности от самостоятельных шагов! До этого, я понял, я не был по-настоящему самостоятелен. Всегда кто-то или что-то было у меня под рукой. Но вот теперь никого нет.

К этому умозаключению я пришел позже, когда было время подумать над случившимся. Это был первый урок, который преподнесла мне тюрьма. Она научила меня быть абсолютно самостоятельным, надеяться только на себя и свои силы, смекалку, интуицию, чуйку. Забегая вперед, скажу, что каждый раз интуиция меня не подводила. Мне везло, если это можно назвать везением.

Так закончились мои первые сутки в СИЗО. Это было 17 октября. Три дня назад я был арестован. Был избит, замучен, не было времени (и возможности) спать и есть. Я выживал.

Теперь тюрьма. Оказалось, что здесь тоже нет покоя. Я это только что понял. Понял, что тюрьма может оказаться пострашней экзекуций в УБОПе. Это какая-то полоса препятствий, которая выматывает тебя, раскручивая без остановки, быстро лишая сил, доводя до первого срыва, до краха, до края. И если не предпринять что-то решительное — тебя сломают. Как веточку. Все это путь наибольшего сопротивления, по которому я шел, который я выбрал. Но это путь достойный, не принимающий чужую, навязанную мне кем-то волю. И я молился, чтобы мне хватило сил пройти по нему так же достойно, как начал. Просто молчать. Просто не прогибаться. Просто выдержать. И повторять про себя: «держаться, держаться, держаться». Все это участь тех, кто сделал выбор в пользу пятьдесят первой статьи Конституции РФ: «Не свидетельствовать против себя». Эта позиция у следственных органов вызывает почему-то стойкую неприязнь, даже агрессию. А я всего лишь хотел воспользоваться своим конституционным правом: не давать показаний против себя и тем более против своих друзей.