Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

а) он работает на мусоров с большими звездами (и они сами его об этом просят);

б) он абсолютно отмороженный;

в) у него «семнадцать лет на рогах» (его слова) и ему терять нечего.

Ну а на меня ему выдали полный карт-бланш и разрешили делать всё что угодно, лишь бы добыть любую информацию по делу, о котором он был уже хорошо осведомлен. Если ему потребуется помощь, он может легко выписать себе еще пару отморозков. И тогда мое пребывание в камере превратится в настоящий ад. (И время показало, что он не врал.) Все это сопровождалось омерзительными историями и красочными деталями безжалостного и жестокого тюремного мира. Он говорил, что ненавидит меня лично и всех моих друзей, потому что — я догадываюсь — ему приказали ненавидеть нас в том оперкабинете, из которого он только что вернулся. Он сказал, что всех пережует, искалечит и выплюнет тюрьма. Он пообещал мне, что к вечеру я уже ему всё напишу и даже буду сам предлагать свое сотрудничество. Эта мразь приводила мне доводы и аргументы, что я сломаюсь, и очень скоро. «Если к вечеру ты ничего не напишешь, — говорил он, — то я подожду, когда ты уснешь, и воткну, например, вот этот гвоздь тебе в ухо или глаз». И показал убедительного размера гвоздь. «Или, бывает, — продолжал он, — что спящего обливают мочой, и уже по пробуждении он едет „в гарем“. Всякое случается, знаешь. Надо быть осторожным».

Второй, Толя, молча тусовался по камере, внимая каждому слову, знаку, жесту Нациста. Он не встревал в разговор, но было видно, что он здесь для того, чтобы помогать ему.

Все вышесказанное имело целью заставить меня волноваться и лишить сна. После таких заявлений я уже не мог расслабиться и позволить себе отдых с закрытыми глазами. И вот с этого момента ты понимаешь, как начинаешь напрягаться.

Он действовал нагло, дерзко, омерзительно, прекрасно осознавая, что у него преимущество передо мной, ведь я в тюрьме находился не больше суток. И пока я не успел сориентироваться — он действовал нахрапом, не давая мне опомниться.

Напряженность росла. Я выбирал тактику поведения. И остановился на неагрессивной защите, решив, что тихое спокойное игнорирование может свести на нет все его попытки чего-то добиться от меня. По крайней мере, я тянул время, осваивался, искал другие выходы. Но точно знал для себя, что если мне будет угрожать опасность, то тогда опасным стану я.

А пока я спокойно, почти равнодушно, глядя ему в лицо, сказал, что я ничего говорить и тем более писать не буду. И что он глубоко заблуждается на мой счет относительно моей причастности к преступлениям, которые мне инкриминируют. Все это большое недоразумение, которое скоро прояснится. Попросил его не напрягаться.

Он почувствовал, что я его не боюсь. Его это страшно разозлило. И он сделал заход на следующий вираж.

Наступил обед. Я съел отвратительный хлеб, запив его водой из-под крана. Посуды у меня не было. Не было ни кружки, ни чая, ни продуктов. У них я ничего не просил. Нацист играл со своей крысой. Крысу-альбиноса звали Еврой. Со мной он не говорил, дав мне время до вечера. В камере росло напряжение. Это чувствовалось в воздухе. Я тусовался по хате…

Прошла вечерняя проверка. Я подустал. Весь день на ногах и на нервах, без нормальной еды, в состоянии боевой готовности. Я залез на второй ярус и уставился в окно, где уже смеркалось. Из окна был виден кусочек трассы и мчащиеся по ней машины, общежитие из красного кирпича, деревья с голыми ветками. Я лежал и думал: как я буду прорываться? Где искать выход из ситуации? Что меня ждет впереди? В камере с этими двоими я не чувствовал себя в большой опасности, но если у Нациста появятся помощники, то я вряд ли смогу уже что-то сделать. Я опасался ситуации, в которой я не смогу себе помочь.

И я решил пока потянуть, подождать.

И это было моей первой ошибкой! Теперь, с высоты моего опыта, я знаю, что в таких случаях — когда тебя забрасывают ломать — затягивание равносильно гибели! Если ты знаешь, где ты оказался, — действовать следует сразу, незамедлительно! Решительно, отчаянно, без оглядки! Потому что у тебя есть единственный шанс, шанс нанести удар первым — погубить кого-нибудь или погибнуть самому. Вгрызаться в горло, выбивать глаз, ломать нос, обливать кипятком, резать, душить, бить, кусаться, рвать, вскрывать или вскрываться. Поднимать кипиш, делать хоть что-нибудь радикальное, решительное, опасное для окружающих и даже для себя! Пусть подумают, что ты сумасшедший. Это тебя может спасти. В такой ситуации ты имеешь моральное право на убийство, потому что ты точно знаешь, что в этом замкнутом помещении с поразительной легкостью могут убить тебя. И не пожалеют. С тобой будут вытворять такое, что лучше об этом даже не думать! Затянешь — тебя лишат для начала сна, без сна у тебя не будет сил. Твоя воля иссякнет, тебя обесточат, прежде чем ты успеешь на что-то решиться. А затем сделают с тобой что угодно. Добро пожаловать в сто первую комнату Джорджа Оруэлла. Тебя изобьют, раздавят, унизят, лишат уважения и достоинства. Ты узнаешь, что такое ад. Но это будет не конец. Конец будет тогда, когда потеряешь всё: человеческое достоинство, свободу (потому что, сломавшись, ты оговоришь себя и других, твои показания будут фундаментом приговора), самоуважение, но, главное, уважение твоих товарищей, с которыми по воле случая попал в беду! Ты потеряешь здоровье и веру в себя. Всем этим надо дорожить! Ради всего этого стоит рисковать! Рисковать по-крупному, отчаянно, без оглядки — потому что ты можешь потерять всё! Всё.