Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Иногда получалось расслабляться посредством самогона тюремного производства. Отвратительное пойло, после которого тебя разрушает убийственное похмелье. В СИЗО налажено целое производство этого напитка. Головная боль администрации, с которой беспрерывно борются (иногда удачно) непрекращающимися масштабными обысками. Но самогон, бражка и деньги, как микробы, проникают везде, где находятся люди (в данном случае криминальный элемент). Были «спецы» на централе, способные варить подручными средствами отличный (в рамках этих условий) продукт, который очень даже неплохо шел под закуску, особенно если его хорошенько охладить. После дорогих благородных напитков, изящно разливаемых по бокалам в уютных барах и ресторанах, тюремный самогон, конечно, казался дешевым денатуратом. Но желание расслабиться и снять стресс, накопленный после долгих мучительных месяцев следствия, было настолько велико, что уже не до придирок к качеству употребляемого пойла. Учитывая обстановку и сложность моей непростой ситуации, местное пойло превращалось в некую сакральную ценность, которую очень сложно достать. Ценность, которая помогала абстрагироваться от невзгод и отдохнуть. О да, отдохнуть.

Меня угощали щедрой рукой некоторые арестанты, а также близкие друзья, которые имели непосредственное влияние на процесс самогоноварения. Изредка, но регулярно до меня доходила одна-две полулитровых бутылки из-под «спрайта» с чистым «сэмом» или бутылка из-под масла емкостью один литр, слегка ошпаренная кипятком, чтобы проходила по кабурам, средний размер которых составляет диаметр банки со сгущенкой.

Самогон часто подкрашивали каркаде, придавая ему розовый оттенок. Пить его рекомендовалось охлажденным, потому что теплый он на вкус настоящая отрава.

Потом, когда я обзавелся собственной возможностью затягивать в СИЗО контрабанду, я, конечно, заказывал хорошие напитки: «Хеннесси», «Мартель», виски «Ред Лейбл» и «Чивас Ригал». Это случалось редко, нерегулярно и было рискованно, отчего ценилось вдвойне. Эстетическое удовольствие портила посуда. Согласитесь, что пить «Мартель» из железной трехсотки с перемотанной тканью ручкой — не комильфо. Такая посуда губит всю эстетику потребления напитка и его букет, превращая процесс смакования в примитивное опрокидывание алкоголя в желудок.

Пусть так, но даже это меня несказанно радовало. Любая возможность вырваться из тревожной реальности, позабыть, пусть ненадолго, о проблемах, уничтожающих психику, воспринималась мной как роскошь! И время от времени я позволял себе это. Безусловно, это происходило, когда следственные жернова уже остановились и я начал чувствовать себя в относительной безопасности (хотя в тюрьме это никогда не гарантировано).

После девятнадцати месяцев предварительного следствия (законом предусмотрено только восемнадцать месяцев) настал период, как выражаются адвокаты, двести семнадцатой, то есть ознакомление с материалами уголовного дела. Всё, что за это время собрали следователи и подшили в папки, нам предстояло прочитать и изучить под лупой. К тому моменту объем уголовного дела составлял пятьдесят три тома.

На выходе из судопроизводства, после приговора и рассмотрения кассационных жалоб, материалы уголовного дела уже составляли сто девять томов.

Потянулись размеренные рабочие, как по расписанию, дни. Каждое утро каждого дня меня выводили в следственный кабинет, где под тусклым освещением ожидали пухлые тома уголовного дела и прикрепленная к ним охрана. Как правило, это был следователь или те самые опера, которые допрашивали нас с пристрастием. Они давили косого, демонстрируя свое ситуативное превосходство и усталость от этого скучного процесса. Очень часто со мной находилась приятная на внешность следователь Ломоносова. Пока я шелестел страницами уголовного дела, она шелестела романом Мураками («Охота на овец»?), на мой взгляд неоправданно популярного в нашей стране. Из всех следователей прокуратуры, пожалуй, только Ломоносова не казалась злобной расчетливой сукой. Это была приятная, милая, образованная девушка с умным лицом, наверняка славная в обыденной жизни. От нее веяло человечностью, добротой.

Все остальные не вызывали никакой симпатии, носили маски злобных, беспринципных тварей, готовых растерзать подследственного за нужный им протокол допроса. Такое уж у меня сложилось впечатление, господа присяжные заседатели.