Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Когда меня позвали на перевод, я подумал: «Ну вот, началось», — и приготовился к худшему.

За неделю до этого на меня пришел малёк, анонимный, без обратного адреса, без имени. Текст содержал в себе целую кучу угроз, матерных оскорблений и обещание, что скоро меня позовут с вещами и моя жизнь круто изменится в самую паршивую сторону.

Это мог быть кто угодно, даже опера. Это могло быть просто блефом, попыткой напугать или чьей-то злой шуткой. Но только не в моей ситуации.

После всего, что случилось со мной, с нами, с Пахой, это следовало расценивать как реальную угрозу. В общем, был повод поволноваться.

Со всем скарбом я вернулся в свой чулан под названием «тролейбас». В хате уже находились два человека. Оба Андреи, оба — «красные». По их тухлым лицам и манере приветствия я понял, что они не представляют для меня опасности. Это не пресс-хата, а всего лишь пара балбесов, которые должны втереться ко мне в доверие и сливать «интересную» информацию операм. И вообще присматривать за каждым моим шагом: кому пишу, с кем общаюсь, что говорю, в каком настроении пребываю, как реагирую на те или иные провокационные вопросы, которые они неумело втискивали в текущую камерную беседу. Звал я их «шпионами». Непринужденно общался с ними, но держал дистанцию.

Здесь, пожалуй, я остановлюсь и пропущу череду этих неинтересных, малопримечательных личностей, которые шпионили за мной тайком и полуоткрыто, бегая к операм, донося обо мне всякую незначительную мелочь. Эти личности менялись время от времени, рассказывали каждый свою легенду, клялись («бля буду») в своей арестантской порядочности. Но все это было пустыми словами, в такт которым я качал головой, создавая видимость доверия. Я пропущу их описание, потому что они не заслуживают внимания. Имя им — легион. Они часть тюремного мира, частичка пазла для картины следствия, который может оказаться полезным или нет. Часть этого планктона всплывала на суде, в ходе свидетельских показаний или объяснительных, в рамках прокурорских проверок по моим жалобам. И все их блеяние звучало в унисон обвинительному хору следователей прокуратуры. Это была та мелкая подлость, на которую они были способны, которой я от них и ожидал. Серые, слабые, сервильные личности, которыми переполнены лагеря, которые раньше всех выходят по УДО. Им достается мое равнодушное презрение! Плывите, как говно по течению, и когда-нибудь вы попадете в главный говносток. Это и есть ваша участь!

Но в целом я довольствовался ситуацией, в которой пребывал, потому что знал, что может быть намного хуже. Знал, что безжалостное око следствия не сводит с меня своего пристального взгляда. И как только я расслаблюсь, на меня нападут и растерзают гребаные лангольеры [2] Лангольеры — кошмарные зубастые существа, пожирающие пространство из одноименной повести Стивена Кинга, написанной в жанрах психологического ужаса и фантастики. . Эта мысль, это ожидание опасности преследовало меня повсюду. Днем и ночью. С уверенностью буду утверждать, что самое тяжелое — ждать, ждать, когда за тобой придут или заведут к тебе кого-то. Перманентно преодолевать нервное напряжение намного тяжелее, чем раз побывать в пресс-хате. Бесконечный стресс истощает твои силы, физические и душевные, порождает неуверенность в себе. Это сводит с ума! Медленно, но верно превращает тебя в маниакально подозрительного психопата, который во всем начинает видеть опасность, заговор, ловушку, провокацию, подвох. Это прямая дорога к сумасшествию. Именно в такого человека я превращался, да что кривить душой — я стал таким подозрительным типом: нервным, дерганым, готовым к радикальным действиям — уработать либо кого-то, либо себя! Но чтобы много крови, шума, увечья, чтобы напрочь! Только так можно попасть в крохотный зазор вероятного спасения. В опасной ситуации принимают опасные решения. Я сделал себе новую пику из жесткой проволоки и не расставался со своим штырем ни днем ни ночью. Изо дня в день он грел мою поясницу, спрятанный в резинке трусов, придавая мне немного уверенности. Уверенности в том, что меня не смогут зажать где-то в углу запертого помещения вот так, без сопротивления. Уверенность в том, что я смогу и успею проделать несколько дырок в теле какого-нибудь козла.

Эта пика всегда была со мной. Я умудрялся менять трусы, каждый раз незаметно ото всех перекладывая ее во время бани. Все мои вещи были нашпигованы острыми, крепкими бритвами: в кепке, в кроссовках, в сумке, в трико, — а когда меня выводили на «следственные действия», то одно лезвие непременно лежало у меня за щекой, подрезая ее. И в конце такого дня, стоя в грязном боксе и ожидая разводки по камерам, я тихонько сплевывал кровавую слюну в уголок. Весь день мне приходилось беседовать с лезвием за щекой. Это была необходимость, потому что после допроса меня могли вернуть не в мою камеру, а, например, к Нацисту и его отморозкам, где меня ждала гибель в какой-то определенной форме. Каждый человек что-то губит там: либо здоровье, либо собственное достоинство, либо судьбу, растаптывая и предавая всё, что ему дорого. Ты решаешь, что тебе важнее, и делаешь выбор. И чтобы не делать мучительных выборов, чтобы не рисковать и не мучиться самому, ты можешь, ты должен (если хочешь сохранить всё на своих местах) сделать превентивный шаг — достать мойку и пролить кровь, пятная ею полы. Только тогда есть шанс не попасть в замкнутое помещение, где ты уже не сможешь себе помочь, потому что их будет больше, а тебе будет некуда деться. Это капкан! Волк, попадая в него, отгрызает себе лапу, чтобы выжить. Мне, чтобы выжить, надо успеть вскрыть вены. Таковы требования тюремного выживания, логика моих поступков. Выдержу я как звено — выдержит вся цепь, и общая цель будет ближе. А общая цель — освобождение! Всё ведь просто: делай что хочешь, но выдюжи! Свобода стоит того, чтобы терпеть боль. Она стоит любой пролитой крови! Свобода стоит того, чтобы за нее мучились и страдали. Она стоит многого!