Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Забавные они ребята.

В общем, пока шла череда этих проверок, я чувствовал себя относительно спокойно. «Относительно спокойно» — это не значит, что я отдыхал. Следователи, опера ОРЗУ, сокамерники, сама тюрьма, ее атмосфера постоянно держали меня в напряжении. «Относительно спокойно» — это значит, что я не находился у Нациста или в другой пресс-хате, стараясь выжить физически. Это значит, что меня обрабатывали психологически, морально, заваливая дезинформацией, давя на меня различными способами, стремясь выдавить из меня по капле мою решимость и способность к сопротивлению.

Сложно объяснить состояние человека после нескольких месяцев адской мясорубки! Беспрерывной схватки за выживание во враждебном замкнутом мире, где все и всё против тебя!

Что чувствует человек, которого грубо и вероломно выдернули из привычной ему зоны комфорта и бросили его во враждебный, ненавидящий его мир лишь с одной целью — уничтожить? Что он чувствует? Какие слова подобрать? «Стресс», «страх», «шок», «отчаяние», «усталость», «измученность», «напряжение»?

Ничего подобного. Это всего лишь слова, звуки, несущие в себе звук. Классики литературы способны приблизить читателя к пониманию предельного состояния психики человека в критической ситуации. Я — вряд ли. Каждое переживание отдельно взятого человека — персонально. Унифицировать его общими фразами и терминами будет неправильно.

Что чувствовал я?

Не знаю, сложно сказать… Я потерял друга. Меня мучило следствие. Меня клялись убить (после смерти Пашки очевидно, что не блефовали). Меня пугали большим, бесконечным тюремным сроком. Меня изматывали психологически. Мне обещали причинять боль до тех пор, пока я не сломаюсь. Меня обещали растоптать, забрать все смыслы существования и каждый день пытались реализовать эти обещания, пробуя меня на прочность. Каждый день я готовился к схватке, к страшной, отчаянной, быть может, последней схватке. Каждый день я чего-то ждал! Вот это перманентное ожидание заключало в себе столько тревоги и нервов, что казалось, оно разорвет меня на кусочки изнутри. И я перегорю, взорвусь, и моей энергии хватит на один-единственный отчаянный поступок, после которого все уже будет неважно!..

Можно ли просто сказать, что я устал? Тогда уж лучше ничего не говорить! Мою усталость чувствовал только я… Я не знаю, что меня держало: любовь к жизни, семья, преданность друзьям, порядочность, наличие цели? Не знаю. Но каждый день я был намерен бороться, сопротивляться, терпеть, пока есть силы. Я просто был самим собой!

Каждый шаг я делал самостоятельно. Каждая ошибка была моей ошибкой. Я себя не чувствовал сверхчеловеком, полным сил и громадного терпения. Скорее, я чувствовал себя запуганной, забитой овечкой, которой каким-то чудом удается отбиваться от волков. Я искренне считал, что мне везло. Но сейчас я понимаю, что это был результат сугубо личного сопротивления, результат моих собственных усилий, интуиции, ума, выносливости. Где можно было — хитрил, врал, обманывал. Где нужно было — бил. Но в основном — терпел, терпел, терпел: боль, унижения, муки! И поступал так, как мне подсказывала интуиция. Теперь я вижу, что я всё делал правильно.

Через какое-то время Шеремет надумал переехать в большую камеру. Договорился с опером. И нас всех собрали с вещами.

Так я впервые за полгода, проведенных в СИЗО, оказался в общей камере с населением в восемьдесят малоприятных рыл. Это было свежее ощущение, возможность коммуницировать сразу с десятком человек, которые не все были «заточены» на меня.

Внимание к моей персоне в большой камере заметно рассеялось, психологическое напряжение слегка спало. До этого времени я беспрерывно находился под чьим-то наблюдением, как под колпаком. Чередующие друг друга разработчики, шпионы, подлецы. От них не было спасения, за мной всегда кто-то следил. А в большой камере находилось много нейтральных, не заинтересованных во мне (и моем уголовном деле) людей, с которыми можно было просто пообщаться. И это давало некое облегчение, потому что я знал, что в большие хаты поднимают тех, кто прошел этап разработки, кем больше не интересуется следствие. Выпуская его в массу, как бы отпускают поводок. Я не знал, что в моем случае это продолжение игры.

Через какое-то время Шеремет с операми замутили провокацию. Пока я наслаждался простором большой камеры и притирался к ее жильцам, эта змея вынашивала план в своей гнилой голове.