Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

…А потом я позвонил Ей. Я не видел ее и не слышал два месяца. Не спешил звонить, откладывая на потом, как «десерт», когда все основные звонки и вопросы уже будут улажены.

Нам обоим нравились долгие паузы после первого «алло» или «привет». Как-то выходило это у нас непринужденно и легко. Вслушиваясь в собственное дыхание и сердцебиение, каждый представлял себе лицо собеседника, его позу, выражение глаз — где-то далеко, в каком-то неизвестном пространстве, свете, обстановке…

Была ли она рада меня слышать? Был ли я рад? Не знаю. Не знаю, какие слова можно подобрать. Все кажутся невыразительными и бледными.

Пока гудели гудки, во мне зудело волнение. Она взяла трубку, сказала: «Аллоу». После моего тихого «Привет, узнала?» — мы растворились в паузе, давая себе время осознать, что происходит. Она собиралась с мыслями. Я — подбирал нужные слова. Оба молчали. Так частенько бывало у нас. Не было неловкости, что говорило о совпадении внутренних ритмов, чувства времени и знании друг друга.

Я волновался. А Она не знала, что сказать. Но слова прозвучали. Разговор потек, медленно, спотыкаясь, но мы начали говорить.

Окружающее меня пространство напоминало пристанище каких-то вьетнамских беженцев: тусклое освещение, куча тряпок разных расцветок, грязные стены, вонь, теснота. Но для нее все это было незримо. Она не видела всего этого упадка, лишь слышала мой голос. Я продолжал говорить, что-то спрашивал, подталкивая ее на более длинные предложения, вслушиваясь в ее прекрасный голос, улавливая интонации и настроение. Это были редкие счастливые минуты, переполненные тюремной романтикой.

Еще недавно моя жизнь висела на волоске, я вытерпел много боли и унижений, но теперь я понимал, ради чего я терпел. Помимо всего прочего, я терпел ради вот этих минут телефонного разговора с Ней…

Лишение свободы и все произошедшее со мной заставляло острее чувствовать саму жизнь, ее процессы, происходящие за стенами тюрьмы. И, быть может, под этим влиянием я почувствовал острую необходимость, даже зависимость от Нее. Она стала чистым наркотиком, от употребления которого я становился счастливее, а значит, сильнее. И, как любой наркотик, она имела силу, силу зависимости, в которую я охотно впадал. (Я, видите ли, сам обманываться рад.)

По сути, наши отношения развивались в тюрьме, по телефону. Мы, как дети, ссорились из-за пустяков, я часто утрировал, надумывал причины, бросал трубку, когда было плохое настроение, уговаривал ее бросить меня и забыть быстрее, потому что считал себя обременительной ношей. Но сам тихонько торжествовал, когда Она отклоняла все мои настойчивые предложения и идеи и неуклонно следовала за мной, оставаясь рядом, каждый раз ожидая моего звонка. Как будто я ей что-то давал…

Я не могу сказать, как развивались бы наши отношения на свободе. Как долго мы были бы вместе? Но именно тюрьма, разлучив нас, — сблизила. Именно эта разлука заставила меня осознать, что Она дорога мне. Ее голос в трубке, слова, слезы, ее короткие письма, ожидания и надежды на наше будущее. Вот именно — ожидание будущего, которое для меня было очень нестабильным. Его могло просто не быть. А она в него верила, ждала его, заражая меня его «неизбежностью». Она была искренна. Я ей верил. Я в ней нуждался, но не хотел признавать этого вслух, потому что считал свою привязанность слабостью. Я нуждался в ней, чтобы всё вынести и отдать себя ей. Конечно, у меня были и другие стимулы выжить, но она была личным, сакральным, сверкающим смыслом, ради которого я очень многое терпел. И я обижался, когда, сидя на холодном бетонном полу карцера, голодный, с измотанными напрочь нервами, получал от нее только короткое письмо, без подробностей, без достаточного количества ласковых слов. Она не понимала до конца, что значат для меня Ее письма, возможность слышать Ее голос! И я бесился от этого недопонимания и выставлял ей счет в виде ссор. Но и долго обходиться без Нее не мог. Говорил ей последние, окончательные слова, прощался и нажимал отбой. Бросал трубку, чтобы не звонить Ей уже никогда. Продолжал жить и бороться с тюрьмой и следствием… Но проходило время — три месяца, полгода, — и я снова набирал ее номер. Так, просто чтобы убедиться, не сменила ли она его…

Она не меняла. Я спрашивал: «Как дела?» Она, вздыхая, говорила, что «нормально», что «рада». И все начиналось снова.

В топку наших отношений летели все мои многозначительные «окончательные» речи, и мы возвращались на исходную точку.