Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Меня двигали по полю взад-вперед, по диагонали, брали в заложники, рубили, загоняли в цугцванг и все это время держали в перманентном цейтноте. Но не убирали с доски. Я все еще оставался играющей единицей, за счет которой можно что-то получить, а если нет, то хотя бы съесть меня и выплюнуть. Шла оголтелая охота за ферзем, но больше всего противнику был нужен сам король, мат которому мечтал поставить любой гроссмейстер в погонах. И в этой шахматной мясорубке, на фоне всего стратегического противостояния я понимал, что я всего лишь пешка, пусть имеющая значение, но — пешка. Фигура, которую смахнут с доски, не моргнув глазом. В этом противостоянии личные эмоции, переживания, страхи, чувство боли не имели особого значения, они были доступны лишь мне и узкому кругу людей, способных к сопереживанию. Важна была лишь общая цель. Общая оборона. Крик моей персональной боли, мое отчаяние в трудные минуты заглушал общий гвалт масштабного сражения, которого я не видел, но чувствовал каждой клеткой усталого тела, каждым измотанным нервом! И либо ты собираешь оставшуюся волю в кулак, мобилизуешься и прорываешься, скрипя зубами, либо позволяешь слабости закрасться в душу, сдаешься и проигрываешь персональную схватку. Это будет твое личное фиаско, твой апокалипсис, который затронет не только тебя, но и ударит по другим. Но еще хуже — перейти на сторону противника и сражаться против своих!

В моей системе нравственных координат это худшее, что может случиться. И мне откровенно наплевать на тех, кто подумает, что меня потянуло на пафос! Я сознательно сделал свой выбор, понимая, что мне могут дать пожизненное, жертвуя своей жизнью и свободой. У меня была возможность избежать этой участи, выкупив свою свободу позором и предательством, перейдя на сторону противника.

Я. Этого. Не. Сделал.

Почему?

Потому что такие слова, как порядочность, преданность, дружба, достоинство, уважение, ответственность за поступки, надежность, — это не пустые для меня словосочетания! Так я был воспитан, такие ценности сформировались в моей голове и сердце. Мне наплевать на тех, кто подумает обо мне как о «наивном молодом юноше», разменявшем свою жизнь на немодные и непопулярные идеалы. Пусть продолжают жить в соответствии со своими ценностями. Добра им желаю!

Я сделал свой выбор. Моя жизнь (как и жизнь любого человека) — это совокупность таких выборов, поступков, ошибок, побед. Каждый выстраивает свою жизнь так, как считает для себя правильным. В моем выборе нет выгоды и удовольствия. В нем нет ни солнца, ни тепла, ни денег и машин, ни женщин! В нем нет ничего, что могло бы хоть чуть-чуть радовать. Мой выбор — дисциплинарный ад! Такова цена чистоты моей совести. Мне плевать, кто и что обо мне подумает! В моей жизни есть лишь небольшая горстка людей, к мнению которых я готов прислушиваться.

А потом случилась беда.

Это была пятница, вторая половина дня.

Шеремет вернулся от своего «адвоката» с озадаченным видом и сказал:

— Слушай, Мишаня, мне сказали ничего тебе не говорить, но там такое дело… Короче, Баженова Паху (твой же подельник?) мертвым нашли. То ли задушили, то ли сам повесился. Неясно пока. Мусора особо не говорят ничего, у них сейчас страшный кипиш, носятся как ошпаренные.

— Это чё, шутка, что ли? — на всякий случай уточнил я.

— Кроме шуток! Я серьезно! Сегодня ночью в петле нашли. Он у Нациста сидел. Мне сказали за тобой присмотреть, чтобы ты глупостей не наделал…

Шеремет продолжал что-то говорить. Но в остальные слова я уже не вслушивался.

Присутствующие в камере примолкли, лишь цокали языками и покачивали своими тупыми головами в знак сочувствия, как будто это имело для них хоть какое-то значение. Все, чего мне хотелось в эту минуту, — это не видеть их противных, мерзких, чужих лиц! Провалиться на месте, остаться одному, чтобы осознать случившееся.

Я залег на нижний ярус деревянного настила (шконок тогда еще не было), в самый дальний угол, где было темно. Закурил сигарету. Я не хотел ни с кем разговаривать, не хотел никого видеть. Услышанная новость начала доходить до меня, оглушая бесповоротностью произошедшей беды. Я оцепенел. Я почувствовал, как эта беда начала крепко обхватывать меня своими холодными лапами. Все было и так паршиво, а стало еще хуже. Я понял, что со смертью Пашки перестали существовать какие-то правила, что наши жизни в руках отморозков, которые совершают преступления ради «раскрытия» других преступлений, уверенно полагая, что их действия морально оправданны, только лишь на том основании, что они — представители власти.