Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Арест, пытки в УБОПе и СИЗО, пресс-хаты, Тулун — все это беспрерывное давление следствия, которое не проходит бесследно, которое убивает. По сути, это история не про меня, это лишь один из многих эпизодов противостояния человека системе, попытки остаться самим собой при чудовищном давлении обстоятельств. Кому-то удается прорваться, большинству — нет. Но каждый извлекает из этого свой опыт.

Когда меня выводили из камеры, я не был способен анализировать, что я извлек из этого «опыта». Я функционировал на примитивных инстинктах, чувствуя облегчение от «спасения», потому что еще минуту назад был уверен, что меня убьют. В таких обстоятельствах начинаешь верить в добрые силы, что помогли тебе. А может, просто мама молилась за меня. Мне казалось, что без внутреннего сопротивления я был бы давно уже сломлен… Могу ли я назвать себя сильным? Навряд ли. Когда я вспоминаю, как меня избивали и я не мог ничего сделать, то «силой» это точно не назовешь, скорее слабостью, позорной слабостью. Но в то же время на то, чтобы выдержать избиение и не сломаться, тоже требуются силы. Так что я не знаю…

Меня вели под руки, поддерживая, чтобы я не упал на ступеньках. Я практически ничего не видел, лишь изредка мог приоткрывать левый глаз, но он тут же закрывался от пронзительной боли. Меня спустили вниз и закрыли в этапный бокс. Я намочил полотенце, приложил его к лицу, чтобы остановить кровь. Вода обожгла холодом свежие раны. Но потом ткань пропиталась теплой красноватой влагой, и лицу стало тепло и комфортно. Я лег на голую железную шконку, аккуратно, медленно, чтобы не дернуть резко головой. Мне казалось, что внутри моего черепа воткнуты иголки, и при малейшем движении мой ушибленный мозг касался этих острых иголок, причиняя мне адскую боль. Но даже когда я лежал не шевелясь, головная боль была нестерпимой. Ощупал языком полость рта. На нижней губе дыра оказалась такой большой, что в нее уютно помещался кончик языка. Стало не по себе.

Я лежал неподвижно какое-то время и, кажется, ни о чем не думал, кроме не покидающей меня боли. В голове беспрерывно крутилась картина моего избиения. Снова и снова. Сердце не снижало учащенного ритма, качая адреналин по жилам. Он-то и помогал подавлять бóльшую часть боли. Я знал, что завтра будет намного хуже. Но не знал, что со мной решат делать дальше. Впрочем, мне было уже всё равно! Мое поломанное тело хотело покоя. Если бы кто-нибудь сейчас зашел и быстро, без суеты, пристрелил меня, то я бы принял это с облегчением. Потому что на восстановление мне требовались огромные силы, которых у меня просто не было.

Где-то через полчаса за мной пришел Седых. Он увел меня к себе в кабинет. Посадил на стул. И разговаривал со мной, казалось, весь остаток ночи. Я не мог понять, зачем все это. Как будто он тянет время и ждет чего-то или кого-то.

Сильно болела голова. Кровоточили раны на лице. Седой смачивал мне полотенце каждые десять минут, а когда оно совсем испачкалось кровью, дал другое, из кабинета.

Я попросил вызвать врача для оказания медицинской помощи. Он отказал. Но, покопавшись в аптечке, нарыл анальгин. Голова болела так сильно, что я не думая выпил сразу шесть таблеток.

Отвечая на его глупые, ненужные вопросы, я брал у него сигареты и курил. Я курил как сумасшедший, сам того не замечая. Одну за другой без перерыва, уголком рта втягивая яд в легкие. Фильтр прилипал к моим окровавленным губам, а потом отрывался с кусочками кожи. Одной рукой я прижимал полотенце к лицу, другой держал сигарету. На полу под ногами, на линолеуме, образовалась розовая лужица. Изредка я открывал глаз, чтобы посмотреть на Седых. Я был похож на детище Франкенштейна. Седой смотрел на меня, нес какую-то чушь «про жизнь», про тюрьму, про выбор et cetera. Задавал вопросы. Я не мог понять, чего он хочет. Врача не вызвал, никуда меня не уводит, не дает мне лечь и отдохнуть, держит в кабинете, чего-то выжидая. А потом, среди своего витиеватого словоблудия, он словно невзначай проронил:

— Скажи, а у тебя по жизни все нормально? (Что в переводе на нормальный язык означает — не опущенный ли я?)

— Нормально! — грубоватым тоном отозвался я.

— Точно?

— Точно!

— Ну, тогда мне придется посадить тебя обратно, — вздыхая, сказал он.

К своему удивлению, я ответил ему с такой небрежностью и спокойным безразличием:

— Да мне уже насрать! Сади куда хочешь! Можешь вообще пристрелить меня где-нибудь на территории, чем так издеваться. Мне, если честно, уже наплевать — сдохну я или буду жить!