Робин Шнайдер - Начало всего

– Может, все-таки попробуешь объясниться?

– Ох, милый. – Кэссиди никогда не называла меня так, и меня передернуло. – Разве и так не ясно? Ты. Я. Наши свидания. Я развлекалась так. А тут мой парень решил сделать мне сюрприз и приехал из Сан-Франциско. Он просто отъехал на заправку за сигаретами. Ты же не хочешь дождаться его возвращения?

Она кивнула в сторону неоновых огней бензоколонки, расположенной через дорогу. Мелькнула мысль пойти туда и дать сукину сыну по морде, но тут Кэссиди тяжело вздохнула и снова попросила меня уйти.

Мы мгновение постояли, глядя друг другу в глаза. За ее спиной лежал парк – так же, как в тот вечер, который мы разделили с ней миллион лет и две недели назад.

– Я… просто… все это время в твоем сердце был кто-то другой? – деревянным голосом спросил я.

Кэссиди наклонила голову набок и положила ладонь на бедро. Ей словно больно было объяснять мне очевидное.

– А как в моем сердце мог быть ты ? Боже мой, Эзра, посмотри на себя. Ты – потрепанный недокороль бала, потерявший девственность в джакузи с какой-то чирлидершей. Ты водил меня в бургерные и многозальный кинотеатр. Ты олицетворяешь собой все, что я высмеивала в таких захолустных городишках, как этот. Ты будешь торчать здесь и через двадцать лет, тренируя школьную команду по теннису, чтобы оживить в памяти свои золотые деньки.

Когда мне вправляли сломанную кость в запястье, я очнулся на операционном столе. Всего на миг – доктора сразу усилили анестезию, – но в эти секунды, под ярко бившим жарким светом ламп, со склонившимися надо мной хирургами и скальпелями, с которых капала моя кровь, я ощущал себя так, будто попал в ад.

Слышать слова Кэссиди было еще хуже. На операционном столе я очутился, мучаясь от боли. Покидая же час назад дом с браслетом из белых роз, вынутых из холодильника и все еще прохладных, я не страдал. Но безмерно страдал сейчас.

Я в шоке смотрел на Кэссиди. Она упрямо выпятила подбородок, в ее глазах бушевала гроза, и мне негде было укрыться.

– Ясно, – глухо произнес я. – Прости. Мне… жаль.

Повернулся и пошел прочь.

– Эзра! – крикнула она с таким отчаянием, словно это я говорил немыслимые вещи.

Я остановился, помешкал. Что тут было еще сказать? И я продолжил свой похоронный марш к стоянке.

Наши отношения умерли. А мой костюм как раз подходил к поминкам.

Пропущенные звонки в моем мобильном походили на очень длинный список покупок, но мне было не до них. Я ехал домой. В прохладной темноте, мимо призраками стоявших в ночи берез, по дорожной петле, державшей Иствуд в капкане.

У выставленного недавно стоп-знака я резко дал по тормозам. Цветочный браслет шлепнулся на пол. Я не стал его поднимать, и на каждом повороте дороги он скользил вперед-назад, сминая лепестки роз.

– Эзра? – позвала мама, когда я вошел.

– Да, привет.

Она видела по моему лицу, что случилось что-то непоправимо ужасное. И что я не хочу об этом говорить.

– Ты не пойдешь на танцы?

– Нет.

Я поднялся наверх со следовавшим за мной встревоженным Купером и захлопнул дверь своей комнаты, отсекая нас двоих от остального мира. Лег на постель прямо в костюме и закрыл глаза.

«Так тебя хоронят, – подумал я. – В лучшем костюме, который надеваешь на свадьбы и похороны, пиджак которого покрывает плечи девушек в холодные вечера и который очищаешь от пятен в химчистке».

Мне захотелось содрать с себя этот костюм. Его выбрала Кэссиди, и от этой мысли меня тошнило.

Купер нервно поскуливал, молотя хвостом по одеялу, пока я раздевался до трусов. Снова улегшись, я вперил взгляд в вентилятор, но его лопасти напомнили о моей прошлой машине – логотипе «БМВ», – поэтому я его выключил и уткнулся лицом в подушку.

Тогда-то и сработал будильник на моем мобильном. Бал. Результаты выборов на звание короля и королевы бала. Плевать на них.

Будильник продолжал трезвонить с двухминутным интервалом, пока я, несчастный и раздетый, лежал в темноте. Я плакал из-за своей уязвимости и увечности; из-за того, как сильно меня ранили ее слова; из-за трех непроизнесенных слов, уже какое-то время хранимых в душе; и из-за того, как одно из них с легкостью изменилось.

– Я ненавижу тебя, Кэссиди Торп, – прошептал я. – Ненавижу.

В МАТЕМАТИЧЕСКОМ КЛАССЕ мистера Чоя есть часы, у которых в минуте умещается шестьдесят две секунды. Я как-то подсчитал, поразился этой странности, но до конца в нее так и не поверил. Решил: это с часами что-то не так, а не со временем.